Те с пониманием вздыхали.

– Так ведь Подкова сейчас под этой… как ее? – да, "крышей". Насколько я знаю, Череп обещал, что вас никто не будет трогать.

– Как же! – снова возопила Грачиха. – Защитничек, курва его мама! Эти говнюки только языком трепать горазды и ребра ломать задохликам, когда пятеро на одного. Но как доходит до дела, так сразу в кусты. Им главное с нас бабки содрать, а там хоть трава не расти. Те, что стоят у руля, тоже хороши. Как власть меняется, сразу о нас вспоминают. И совсем не для того, чтобы помочь, а в очередной раз по нашим карманам пошарить и вытрусить последнюю копейку.

– Что, опять в верхах перемены?

– Не опять, а снова. Неужто, телек не смотришь и газет не читаешь? Ну ты даешь, Палыч. Они там сцепились, как наши городские бомжи на паперти за кулич в пасхальный день. Только перья летят.

Коммунисты прут на демократов, те мутузят каких-то правых, а эти в свою очередь зубами щелкают на левых. Но как по мне, так они на одно лицо и совсем недавно общую титьку сосали. Все наши главари – бывшие партейцы, а значит христопродавцы.

– Ты бы потише, Кузьминична. Неровен час…

– Во им всем! – Грачиха сложила свои толстые пальцы в кукиш и покрутила перед носом у шарахнувшегося от неожиданности покупателя. – Извините, гражданин, это я не вам, – мгновенно сменив тон, заискивающе сказала она. – Ушел. Обиделся. Интеллигент хренов… – Грачиха задумчиво посмотрела на свой кулак, все еще изображающий фигу, и с видимым сожалением распрямила ладонь. – Другие времена сейчас, Палыч.

Хватит, натерпелись… этих… культов личностей.

Грачиха продолжала трепаться, но Егор Павлович вдруг будто стал глухим. Его внимание привлекла еще не старая, но изможденная и какая-то усталая женщина с выразительным, очень симпатичным лицом. Она приютилась со своим немудреным товаром (сигаретами, жевательной резинкой, шоколадными батончиками и прочей стандартной для Подковы импортной дребеденью) на самом неудобном и не прибыльном месте – в тупичке, куда захаживали лишь очень большие любители послоняться по торговым рядам, в основном от безденежья и безделья, чтобы поглазеть и поглотать голодные слюнки. Женщина стояла, прислонившись к ветхому заборчику-времянке, прикрывающему гору строительного мусора перед реставрируемым старинным особняком – городские власти, следуя веяниям времени, облагораживали и украшали центр.

– Это новенькая, – поймала взгляд старика Грачиха. – Белая кость. Ни черта не умеет. Все чего-то стесняется.

Ее за цену спрашивают, а она глаз на покупателя не поднимет, что-то бормочет совсем непонятное.

– По-моему, ей плохо, – прервал старик монолог Грачихи.

– Не-а, – авторитетно ответила она. – Она все время такая… как с креста снятая. Смотрит прямо на тебя – и ничего не видит. И все шепчет что-то, шепчет… Может, у нее того?.. – Грачиха покрутила пальцем у виска.

– Да не суди сам… – коротко отрезал Егор Павлович, не спуская глаз со странной женщины.

Старик уже почти не сомневался, что с нею происходит что-то неладное. Судорожно вцепившись рукой за забор, она пыталась поглубже вдохнуть воздух. Ее бледно-восковое лицо начало сереть на глазах. Отметив, что она едва держится на ногах, Егор Павлович, неожиданно даже для самого себя, рванул в направлении тупичка с почти юношеской прытью.

Он подоспел вовремя – женщина сложилась, как перочинный ножик, и начала сползать на землю. Старик подхватил обеспамятевшую на руки, и, мимолетно удивившись легкости ее тела, позвал:

– Кузьминична! Поди сюда…

Грачиха прикатила, как боевая машина пехоты – расшвыривая зазевавшихся и подминая все, что неправильно лежало.

– Мамочки… – охнула она и помогла Егору Павловичу уложить женщину на ящики с не мнущимся товаром, которые любезно предоставили соседи больной.

Впрочем, попробовали бы они закочевряжиться… В личном составе Подковы таких смельчаков, способных хотя бы перекричать Грачиху, пока не числилось.

– Кузьминична, звони в "Скорую", – тоном, не терпящим возражений, сказал старик.

– Она еще жива? – только и спросила Грачиха уже на ходу.

– Надеюсь…

Пульс у женщины едва прощупывался, а ее тело, несмотря на одежду, казалось излучало ледяной холод…

Врач "Скорой помощи", еще молодой, но уже битый малый, был немногословен:

– Похоже на голодный обморок. Но не будем рисковать. Диагноз уточним в больнице. В машину ее.

– В какую больницу повезете? – спросил старик.

– В дежурную. – Врач глядел на Егора Павловича искоса, с каким-то странным выражение.

– А именно?

– Вы кто ей будете, родственник? – в свою очередь задал вопрос врач.

– Какая разница, – грубо ответил старик, чувствуя, что начинает закипать практически без причины.

– Сегодня дежурит пятая, – врач немного стушевался.

– Держи, – Егор Павлович незаметно для окружающих всучил ему пятидесятидолларовую бумажку. – Доставьте эту женщину в семнадцатую.

– Нет проблем, – врач заговорщицки подмигнул.

– И проследи, чтобы ей предоставили палату получше. Понял? Лично проследи.

– Считайте, что уже все в ажуре.

Парень в белом халате сиял – он не выдержал и украдкой подсмотрел, что там за дензнак сунул ему в руку этот странный гражданин…

Старику было известно, что в пятую городскую больницу обычно свозят если и не бомжей, то людей без копейки в кармане – точно. Ни питание – ежедневный жиденький супчик и каша-размазня – ни палаты на десять-двенадцать человек с холодным туалетом в конце длинного, как собачья песня, коридора не способствовали скорому выздоровлению несчастных, волею рока угодивших в этот кладбищенский предбанник.

Семнадцатая больница считалась элитной. Попадали в нее в основном по блату или за взятку, что в общем одно и то же. И только редким счастливчикам "из народа" удавалось проскользнуть через густое сито приемного покоя семнадцатой – в основном "благодаря" какой-нибудь трагической случайности и с подачи службы "Скорой помощи". Потому как в бывшей партийной лечебнице, не в пример остальным заведениям подобного рода, и аппаратура соответствовала духу времени, и палаты напоминали двухместные гостиничные номера, и кормили по первому разряду – возможно, не совсем изысканно, но сытно и до отвала.

"Скорая" умчалась, а Егор Павлович, напрочь проигнорировав намерение Грачихи продолжить так внезапно прервавшуюся беседу, поторопился направить свои стопы домой. Теперь он уже точно знал, чье лицо получит неоконченная скульптура, дожидающаяся его на верстаке.

Сидя в полупустом трамвае, непривычно возбужденный старик вдруг унесся мыслями в далекое прошлое.

Вспомнилось…

Отступление 1. Зона Сиблага,[5]1948 год.