Когда ранним утром мы с отцом выезжали на покос, если еще при первом же взмахе косы поднималась туча комарья, то это был полный ужас, который, казалось, невозможно выдержать. Но ты знаешь, что вместо нас для нашей коровы никто сено косить не будет, что косить тяжело, но надо. И терпишь, побеждая свое недовольство, а потом от победы над собой, над своей слабостью получаешь даже внутреннюю радость, неподдельное удовольствие. Когда машешь косой и сразу видишь результаты своего труда, знаешь, что своими руками обеспечил корм для коровы на зиму, что в семье будет молоко, что всем будет легче и лучше… Разве чувствовать это — не удовольствие?

Наверное, с тех пор для меня смешно, когда женщины пытаются уподобиться мужчинам, и противно, когда мужчины стремятся уподобиться женщинам. Эмансипацию признаю, но до определенных пределов.

С раннего детства нам привили принцип, что можно понять и простить отсутствие отваги и даже ума. Можно понимать, но нельзя прощать подлость.

Мои университеты

Мне и моим друзьям, всем однокурсникам, много дали люди, под чьим руководством мы получали профессию в Омском университете. Первые наши наставники, А.И. Петелин и Р.Л. Хачатуров, выдающиеся ученые, доктора наук, профессора Михаил Семенович Гринберг и Владимир Николаевич Скобелкин.

Первым нашим деканом был Альберт Иванович Петелин, умерший, к сожалению, еще тогда, когда мы были первокурсниками. Очень многому я научился у Валентина Александровича Маршинина, которого потом, уже в 1988 году, сменил на посту декана юридического факультета. А наши замечательные наставники — Н.П. Тутышкин и Л.В. Бессонова, Е.Л. Невзгодина и Л.И. Пастухов, В.Л. Слесарев и Л.В. Меренкова, В.Б. Коженевский и А.И. Казанник, А.С. Фролов и С.Н. Семашко. Мудрейший, эталонный для всех нас философ и логик В.П. Типухин, да и многие другие. Все такие разные и все столь нам необходимые. Да, и в умении принять и понять разных людей надо видеть серьезный урок жизни!

Сразу вспоминается и Ленинград. Заведующий кафедрой теории и истории государства и права, к которой я аспирантом был прикреплен, профессор Королев Алексей Иванович был крупным общественным деятелем, многолетним депутатом Ленсовета, председателем комиссии по законности. Участник Великой Отечественной войны. Фронтовики были элитой любого вуза. В Омске это были юристы М.С. Гринберг и В.Н. Скобелкин, историк В.Н. Колесников. В Ленинграде — и тот же А.И. Королев, и Е.И. Ливанцев, и Лукьянов, и энергичный Н.С. Алексеев, и многие другие. Конечно, мы иной раз даже невольно им подражали, у них учились, копируя даже их интонации. Озорство и неизменная доброжелательная ирония того же Королева, его максимализм — они в чем-то тоже вошли в мой стиль жизни.

Для всех нас важны мнения и оценки наших наставников. В первой половине 1991 года, являясь уже одним из неформальных лидеров оппозиции Б.Н. Ельцину в Верховном Совете, я получил письмо. Вскрываю и оттуда достаю лист бумаги, читаю: «Протокол собрания профессорско-преподавательского состава юридического факультета Ленинградского государственного университета им. А.А. Жданова. Слушали: О положении в стране». Ничего себе! А в решении записано: «1. Осудить разрушительную деятельность Председателя Верховного Совета РСФСР Ельцина, который ставит под угрозу существование Советского Союза. 2. Рекомендовать Верховному Совету принять меры по стабилизации положения…» В общем, и дальше довольно суровый текст. Подписи: «Председатель собрания доктор юридических наук, профессор А.С. Пашков, секретарь собрания доктор юридических наук, профессор Л.А. Николаева».

До сих пор помню свое впечатление от этого документа. Столь принципиальная позиция моих наставников была для меня очень важна. Особенно в тот момент, когда частенько москвичи просто хватали на улице за одежду и истерично кричали: «Ты что тут против нашего любимого Бориса Николаевича выступаешь? Ты против демократии?»

Очень важна. Конечно, в последующие годы я выкраивал любую возможность, чтобы повстречаться и побеседовать со своими университетскими наставниками и в Омске, и в Питере, «сверить часы». Не удивился, услышав о решении ветеранов питерского юрфака считать мэра города А.А. Собчака персоной нон-грата для факультета. Когда же после 2000 года увидел на здании факультета памятную доску Собчака, понимая, что «из песни слова не выкинешь» — он был ведь первым и последним мэром города — не удержался и, встретив на лестнице знакомого профессора А.Ш., съязвил:

— Ну что, сдулись?

— Не спеши. Помнишь, где была его кафедра?

— Конечно.

— Пошли.

Поднимаемся на следующий этаж, поворачиваю по привычке направо… Вместо кафедры хозяйственного права — общественный туалет.

— Понимаешь, Сергей Николаевич, когда нас принудили его посмертно праздновать, то, чтобы ни у кого не возникло мысли сделать на его бывшей кафедре именной музей, совершенно случайно при капитальном ремонте сюда был перенесен мужской туалет. Теперь, если и будет музей, то уже на месте общественного туалета.

Сильный ход.

Но это будет потом. А изначально я стремился общаться, бывать на кафедральных юбилеях. К сожалению, и на похоронах. Помню трогательный юбилей А.И. Королева, немного грустный юбилей одного из последних ветеранов факультета профессора Е.И. Ливанцева, когда на банкете, сидя рядом с Н.М. Кропачевым и В.В. Лукьяновым, мы перебирали в памяти наших ветеранов. Увы, нет ничего вечного.

Ветераны Великой Отечественной войны уходят, их остается все меньше и меньше. Нет уверенности, что на следующем круглом юбилее Победы кто-то из непосредственных участников войны будет вообще. А ведь я и мое поколение застали еще активных участников гражданской войны. Начиная учиться в шестом классе, в сентябре увидел на стене план мероприятий на учебный год и изумился, прочитав в одном из пунктов: встреча с участником штурма Зимнего дворца. У нас в Таре?

И встреча состоялась. Это был скромный пожилой мужчина, проработавший в нашем городке в незаметной должности несколько десятилетий. Зимний, действительно, брал. Помнится, после революций 1917 года даже был членом Петросовета. Потом неожиданно переехал в Сибирь, в нашу глухомань. Сегодня страшно жалею, что был еще малявкой, мало что знал, не расспросил ветерана о многом. Предполагаю лишь, что после разгрома в Ленинграде зиновьевской партийной оппозиции он дальновидно сам уехал в Сибирь, забрался ближе к границе урмана (нехоженой тайги) на севере Омской области, да и стал добросовестно работать, не становясь на партийный учет. И пережил успешно роковые 30-е. Впрочем, это лишь мое предположение. А урман у нас знатный — последняя вылазка из урмана белобандитов (тех колчаковцев, что были на севере области и оказались отрезанными от Транссиба в 1919 году наступавшей вдоль железной дороги Красной армией) официально зарегистрирована в 1940 году. Вышли, разгромили сельсовет, пограбили и вновь ушли в урман. А дальше — тишина!

Через много лет, уже в начале XXI века А.В. Фоменко познакомил меня в Париже с человеком уникальной судьбы — Николаем Николаевичем Рутченко-Рутычем. Сын белого офицера, расстрелянного в Крыму красными в 1920 году, окончивший перед войной ЛГУ и даже издавший свою первую научную книгу, он за героизм получил в Советско-финскую орден Красной Звезды, был демобилизован, пошел на фронт в 1941. Дальше для меня история темная, ясно одно: конец войны Н.Н. встречал в немецком концлагере, поскольку, провозгласив русскую идею, воевал и против Красной армии, и против гитлеровцев. После войны — НТС, работа на антисоветских радиостанциях. Нигде особо не пришелся ко двору — заказчикам нужен был антисоветчик, а не русский патриот.