которое, должно быть, можно сравнить с лавиной, я слышу, как он вдыхает и говорит: — И от тебя пахнет так, будто ты прекрасно всё это знаешь.

Этот намёк на вызов застывает, тяжёлый, как бетон, во что-то, на чём можно было бы построить целый город.

— Может, тебе стоит поменьше вдыхать, — говорю я, отстраняясь, чтобы посмотреть ему прямо в глаза.

И тут всё происходит слишком быстро.

Вспышка стали на краю моего зрения. Незнакомый, полный ярости голос кричит: «Вампирская сука!». Сотни испуганных вздохов, и острый клинок устремляется к моему горлу, к яремной вене, и…

Нож останавливается на волоске от моей кожи. Я не помню, чтобы закрывала глаза, а когда открываю их, мозг, кажется, не может справиться с происходящим: кто-то — человек, одетый как официант, — бросился на меня с ножом. Я его не заметила. Охранники его не заметили. А вот мой муж…

Ладонь Лоу Морленда сжимает лезвие ножа меньше чем в дюйме от моей шеи. Зелёная кровь стекает по его предплечью, её терпкий аромат накатывает на меня волной. В его глазах, встретившихся с моими, нет ни тени боли.

Он только что спас мне жизнь.

— Нигде, Мизери, — шепчет он, едва шевеля губами. Вдали отец отдаёт резкие приказы. Служба безопасности наконец реагирует, оттаскивает обезумевшего официанта. Некоторые гости ахают, кричат, наверное, мне тоже следовало бы закричать, но у меня нет сил что-либо сделать, пока муж не говорит:

— В течение следующего года давай постараемся не мешать друг другу. Договорились?

Я попыталась сглотнуть. Первая попытка провалилась, вторая прошла успешно.

— А говорят, что романтика мертва, — говорю я, довольная тем, что мой голос не звучит так же сухо, как я себя чувствую. Он на мгновение колеблется, и я могу поклясться, что он снова глубоко вздохнул, запасаясь… чем-то. Его рука на мгновение сильнее сжала мою спину, прежде чем окончательно отпустить меня.

И тогда Лоу Морленд, мой муж, величественно удаляется с танцпола, оставляя за собой след из тёмно-зелёной крови.

Оставляя меня в блаженном одиночестве в ночь нашей свадьбы.

Глава 3

Он осаждён в своём собственном доме.

Голос молодой и недовольный. Он пробивается под мою подушку и в уши, выталкивая меня из сна посереди бела дня.

— Раньше это была моя комната, — говорит он.

Пол подо мной твёрдый. Мой мозг затуманен, а уши словно набиты ватой. Я не знаю, где я, зачем и кто посмел совершить это варварство: разбудить меня, когда солнце светит высоко в небе, а я лишена всяких сил.

— Можно я спрячусь здесь? Она сегодня сварливая.

Собрав остатки сил, накопленные за полгода, я выбираюсь из-под одеяла, но на то, чтобы поднять веки, мой пыл иссякает.

Нет, мы, вампиры, не рассыпаемся на солнце, как блестящие бомбочки. Солнечный свет обжигает, причиняя боль, но не убивает, если только воздействие не будет продолжительным и без защиты. Однако днём мы бесполезны, даже в помещении. Вялые, слабые, ползающие, с головной болью, особенно поздней весной и летом, когда лучи солнца бьют под неприятным острым углом.

«Твой сумеречный образ жизни, мешает мне устраивать поздние завтраки, — говорила Серена. — А ещё тот факт, что ты не ешь».

— А правда, что у тебя нет души?

Чёрт возьми, на дворе полдень. А тут ещё ребёнок, который спрашивает меня:

— Потому что ты была мертва?

С трудом приоткрываю глаза и вижу её прямо здесь, в гардеробной, где я постелила себе утром. Её сердце радостно прыгает, как у загнанного оленёнка. Она круглолицая. Кудрявая. Наряжена, как кукла «Американская девочка».

Очень назойливая.

— Кто ты? — спрашиваю я.

— А потом тебя заставили пить чью-то кровь?

На вид ей, по моим прикидкам, от трёх до тринадцати лет. Точнее сказать не могу: в данном случае моё чудовищное равнодушие к детям сталкивается с моей двадцатипятилетней решимостью избегать всего, что связано с оборотнями. И ко всему прочему, у неё бледные, опасные, знакомые зелёные глаза.

Мне это не нравится. — Как ты сюда попала?

Она указывает на открытую дверь гардеробной, как будто я слабоумная.

— А потом ты вернулась к жизни, но без души?

Щурюсь на неё в полутьме, радуясь, что она не распахнула шторы.

— А правда, что тебя укусила бешеная собака, и теперь ты пушистик, с пеной у рта в полнолуние? — попыталась съязвить я, но она заливается таким хохотом, что я чувствую себя стендап-комиком, провалившим номер.

— Нет, глупенькая.

— Ну, тогда… ты получила ответ. Хотя я всё равно не понимаю, как ты сюда попала. — Она снова показывает на дверь, и я мысленно делаю себе пометку никогда не заводить детей. — Я её заперла. — Уверена, что заперла. Исключено, чтобы я провела свою первую ночь среди оборотней, не заперев эту чёртову дверь. Решила, что даже с их суперсилой, если кто-то из них решит меня сожрать, запертая дверь их остановит. Ведь оборотни строят двери, непроницаемые для оборотней, верно?

— У меня есть запасной ключ, — говорит дитя-оборотень.

Ого.

— Раньше это была моя комната. Так что, если мне снились кошмары, я могла пойти к Лоу. Туда, — она указывает на другую дверь. За ручку которой я не пробовала взяться прошлой ночью. Я подозревала, кому будет принадлежать соседняя комната, и мне не хотелось переживать такую травму в пять утра. — Он говорит, что я всё ещё могу приходить, но теперь я нахожусь в другом конце коридора.

Капля вины пробивается сквозь моё изнеможение: я выселила трёхлетнюю (или всё же тринадцатилетнюю?) девочку из её комнаты и заставляю её пересекать весь коридор в тисках ужасных, повторяющихся кошмаров, чтобы добраться до её…

Вот же, блин. — Пожалуйста, скажи мне, что Морленд не твой отец.

Она молчит. — Тебе вообще снятся кошмары?

— Вампирам не снятся сны, — буркнула я. То есть, разлучить влюблённых и тому подобным — это одно, но целая семья? Ребёнка разлучают с её… Чёрт. — А где твоя мама?

— Не