– Поступок. Выставка хоть удачная вышла?

– Катастрофа, а не выставка. Я поняла, что я бездарь и бесталанная дилетантка. Хотела даже покончить с собой. Но он сделал мне предложение и увез в Париж. А там магазины, музеи, рестораны и деньги рекой. Я и отвлеклась. Не всем дано.

– Так у вас все в порядке? – спросил он со странной настойчивостью.

Она пожала плечами:

– Ты имеешь в виду, почему здесь ты? – Она шлепнула его ладонью по животу. Смелости ей было не занимать – обо всем открытым текстом, никаких обиняков. – Я не люблю мужа. И никогда не любила. И мужчины у меня были. Немного и недолго, правда. Против природы не попрешь. Теперь вот ты есть. Пусть это тебя не волнует, он тоже не теряется. Он сейчас в Испании, у нас дом под Барселоной. И я знаю, что он там не один. И еще я знаю, что он никогда меня не бросит. Я – его вложение, инвестмент, как сейчас говорят, и он прекрасно это понимает. Он гордится мной. Он мужик сильный, умный, жесткий, много зарабатывает, легко тратит. Ему, возможно, не хватает тонкости, но он никогда за всю нашу совместную жизнь не позволил себе даже намека на то, что мои картины просто жалкая мазня, за это я ему безмерно благодарна. Хотя не может не понимать, что они – мазня. Даже когда мы ссоримся, он не переступает черту, потому что знает, стоит обозвать меня… ну, допустим, бездарью или мазилой… что-то кончится между нами.

«Что-то кончится между нами…» Похоже, уже кончилось. Шибаев чувствовал себя шпионом, который обманом проник в лагерь противника. И вроде сочувствует противнику, а все равно шпион. Пока шпион, так как не развязался с заказчиком. В маске. С той стороны. И вопросы провокационные задает, используя ситуацию. Правда, не для Григорьева старается, а для себя, для личного уяснения обстоятельств.

Шибаев составил свое мнение о Григорьеве и теперь испытывал щекочущее любопытство, соотнося слова его жены с тем, как видел банкира он сам. А также с тем, что удалось пробить по своим каналам вездесущему адвокату Алику Дрючину. Ирина с легкостью поддавалась на провокации то ли от выпитого вина, то ли просто хотела выговориться.

Жены-изменщицы обычно жалуются на мужей – в этом их оправдание и просьба о снисхождении. Григорьева пыталась быть объективной. Не жаловалась и себя не жалела.

– И я его не брошу, – сказала она твердо. – Ты видел наш дом? Это я! Мой дом – моя картина, мое творчество. Все до последней подушки на диване выбрано мной, даже архитектура моя. Интерьеры, цвет, форма окон, цветники – это я! Я привыкла к деньгам. Особой радости замужество мне не принесло, но зато у меня есть гнездо. Родные стены. Я душу отдам за свой дом! Знаешь, о чем я мечтала в детстве и… потом? Чтобы у меня была своя комната! Свой угол, где мои вещи, мои книги, мои… кисточки и краски и чтобы никто не смел ворваться туда без спроса. Ни одна живая душа, потому что комната человека – его оболочка и его тайна. Его шкура. А у нас была «распашонка» на четверых…

Шибаев не понимал, зачем она говорит все это. Казалось, Ирина говорила не столько ему, сколько, в который уже раз, пыталась убедить в чем-то себя. Или все-таки оправдывалась?

– Я понял, – сказал он мягко. – Ты его не бросишь, ты любишь деньги и свой дом, ты не канатная плясунья…

Он хотел добавить, что не собирается делать ей предложение и ставить перед выбором – он или муж, но не посмел, побоялся обидеть.

– Я не канатная плясунья, – повторила она. – Я трусиха. Я бы и двух шагов не ступила по канату… к сожалению.

– Могу тебя успокоить, я тоже не канатный плясун. Не всем дано, – повторил он ее слова.

– Ошибаешься! – живо сказала она. – Я так и вижу тебя с шестом на канате! Каждый мускул играет!

– Так на кресте или на канате?

Она ахнула и проворно куснула его в плечо. Он запустил пальцы в ее волосы, резко притянул к себе. Серьги качнулись, сверкнув тускло-красной искрой.

…Она была легкой и подвижной, и ее волосы пахли пряно, полынно-горько. «Тысячелистник», – вспомнил он.

– Ты помнишь, как меня зовут? – спросила она вдруг, почти беззвучно, касаясь губами его губ.

– Помню, – ответил он. – Конечно, помню.

– Как?

– Ирина.

– Правильно. Скажи еще раз: «Ирина!»

– Ирина.

– Ира!

– Ира.

– Ирка!

– Ирка.

– Не забудешь?

– Нет.

– То-то…

Поставить их рядом было невозможно. Хамоватый жлоб Григорьев и… она. Ирина Сергеевна. Ирина. Ира. Ирка.

Шибаев взял сотовый телефон, и тот сразу же взорвался хрипло: – «Хел-л-лоу… моторола… хел-л-лоу… моторол-л-л-а-а». Это был, разумеется, изнывавший от неизвестности и беспокойства Алик Дрючин.

– Саша, ты где? – заорал он с облегчением. – Я уже не знал, что и думать! Где ты был?

– Потом расскажу, – ответил Шибаев сдержанно.

– Ты не ночевал дома, – сбавил тон адвокат.

– Так получилось, – сказал Александр.

– Ты был… с ней? – В голосе Алика чувствовалось страстное желание, чтобы его разубедили.

– Потом расскажу, – повторил уклончиво Шибаев, не желая идти на поводу у приятеля.

Он шел домой пешком, отказавшись от транспорта. Ему нужно было подумать. Он не знал, как расценить то, что произошло. Что делать дальше, он тоже не знал. Первым побуждением его было рассказать Григорьевой… Ирине о знакомстве с ее мужем, сломав таким образом ее чувство стабильности и благополучия. Вопрос, поверит ли она ему. В любом случае она бросится к мужу выяснять отношения, некрасивая история вылезет наружу, что отразится на его карьере. Шибаевской, а не мужа. С другой стороны, плевать он хотел на такую карьеру. Но уходить из бизнеса нужно самому, а не вылетать из-за того, что спутался с женой клиента. Это его сторона медали. А ее сторона – это крушение привычного мира и наступление нежеланных перемен. Ее мир уже зашатался, о чем она не подозревает, а ему придется выступить в роли гонца, принесшего весть о проигранном сражении и бегущей армии. Причем сам он выступит в презренной роли перебежчика. И то, что произошло между ними, приобретет сомнительный оттенок свершившейся подлости. Такое не прощают. Он бы не простил. Понял бы, возможно, но не простил. Понять не значит простить, что бы там ни говорили классики. Или, вернее, не забыл бы. Если бы ему только удалось развязаться с Григорьевым! Он снова, в который раз уже, набрал его номер, но тот все еще был отрезан от мира, и Шибаев с досадой подумал, что ему там, на испанской «даче», видимо, совсем неплохо живется, раз он не спешит возвращаться.

Он ощущал губы Ирины на своих губах. Ему казалось, что он весь пропитался ее запахом – полынным и пряным. Он украдкой поднес руку к носу – так и есть! Слабый, едва уловимый запах тысячелистника. Теплая кожа, гибкое тело, ощущение ее пальцев на лице… Волосы, щекочущие его грудь, живот… Он замедлил шаги, испытывая яростное желание вернуться к ней, и – к черту Григорьева! Вернуться, сгрести ее и… больше не выпускать! Рвануть одежду, снова увидеть смуглое тело, родинку на бедре… всю! И сказать… извини, я частный детектив, мелкая шавка, подглядывающая в щели и окна, а вовсе не… плясунья на канате, и меня нанял твой супруг, заплатил, не скупясь, за услуги. Извини, и давай подумаем, что делать дальше. Он представил себе ее глаза и содрогнулся.