дом. Распоряжение подготовить усопшую к погребению спровоцировало новый всплеск любви и чувства долга. Своими словами Лудовико дал добро на исполнение траурного обряда, что позволило обитателям Кретоне приступить к привычным ритуалам прощания.

Между тем и сам Лудовико еще не все сделал, что положено. Он должен был засвидетельствовать улики. Лудовико уже подержал в руках те полосы материи, с помощью которых Трояно спускался по замковой стене. Теперь ему предстояло подняться на башню, чтобы осмотреть маленькое окошко с так и оставшейся на месте тайной перекладиной. Свершив это, двое Савелли покинули замок и деревню и, беседуя, пошли прогуляться в поля67.

Как только новость вышла за пределы замка и стали готовиться похороны, селяне начали постепенно переваривать и осознавать происшествие. Свидетельские показания в суде отражают лишь жалкие крохи сведений о том, что люди на самом деле чувствовали и говорили по этому поводу. Похоже, что мужская и женская часть Кретоне разошлись во мнениях. Мужчины в ужасе содрогнулись, испытали шок и осудили. Женщины опечалились и отшатнулись в отвращении68. Силее как старшей горничной замка выпало, согласно обычаю, собирать женщин на похороны. Она позвала нескольких селянок помочь омыть покойных. Некая Катерина пришла и даже привела с собой Антонию, жену Стефано, убийцы Трояно69. Антония прихватила с собой Маддалену, которая ни о чем слыхом не слыхивала и, лишь оказавшись в замке, узнала новость от Силеи: «Давай живей, госпожа-то мертва!» Уже горничные рассказали ей подробности. Как Маддалена впоследствии пояснила на суде, ей сказали, как «господин обнаружил, что они спали вместе»70. Для этих женщин задача оказалась почти невыносимой. В маленькой комнатке в июльскую жару запах от трупов и пятен крови был столь силен, что омывальщицы едва могли терпеть его. «Поскольку мы были не в состоянии обрядить синьору из‐за чудовищного запаха в комнате, то завернули ее в простыню и зашили ее», – скажет потом Маддалена71. Обратите внимание, что в этих самых словах она говорит о хозяйке замка, как о человеке, а не мертвом теле; Маддалену печалит, что синьора Виттория будет похоронена в такой спешке и почти не одетой. У этих женщин физическое отвращение смешивалось с потрясением и скорбью. Впоследствии Маддалена признается суду, что так и не рассмотрела раны Трояно, «так как была в великом горе [dolore]»72.

Мужчин мы видим меньше. Лорето, захваченный зрелищем врасплох, говорит, что пережил потрясение и ужас:

Ведь я, ничего не ведая о происшедшем, вдруг увидел мертвую синьору Витторию в постели вместе с синьором Трояно и заметил, что вся комната залита кровью. Тогда я едва не упал замертво от ужаса, видя госпожу мертвой и не зная, кто убил ее73.

Так и работник Бернардино сказал суду: «Я был поражен».

Мужчины в большей мере, чем женщины, стремились свести историю к неприкрытым фактам, иногда дополняя их своими заключениями о чести. Тот же Бернардино пояснил: «Синьор Джованни-Баттиста застал их обнаженными в одной постели»74. Другой селянин, по прозванию Кокорцотто, что значит «Тыковка», рассказывал:

Тогда жена пришла ко мне, чтобы принести хлеб, а я в то время пахал паровое поле; она-то и сказала мне, что в деревне говорят, будто синьора Виттория и синьор Трояно убиты и будто убил их обоих синьор Джованни-Баттиста, муж синьоры Виттории, поскольку они сношались75.

Обратите внимание, что из‐за трагичности полученного известия в памяти крестьянина отложились место, время и обстоятельства, при которых он узнал о произошедшем. Кокорцотто, как и Бернардино, обращает внимание на внешние детали происшествия; мужчина был обнажен, а женщина в своей постели. По крайней мере, в суде Кокорцотто свел мораль происшествия к голым фактам. Он не обосновывает произошедшее страстью или принципами. Его выбор глаголов вряд ли возможно передать в переводе на современный английский; в нашем языке нет обозначения этого действия столь нейтрального, как его chiavare. И тогда, и в современном итальянском это самый употребительный откровенный термин для обозначения любовных утех. В нем нет насмешки и зубоскальства. Бернардино, хотя и более деликатен в подборе глаголов, также сосредоточен на фактах: «Перекидываясь по обыкновению словами с другими деревенскими, я при людях услышал, что [господин] нашел их спящими вместе, то есть что синьор Джованни-Баттиста обнаружил их обнаженными в одной постели»76.

В отличие от двух своих односельчан, Лорето в свидетельских показаниях дает этим смертям этическую, психологическую и социальную оценку: «Я расспрашивал Джакобо и прочих из прислуги. Они сказали, что синьор Джованни-Баттиста убил ее ради своей чести»77. Позже он скажет, что ответил тогда слуге: «Это мерзко [una cosa brutta], когда один брат, пусть и незаконнорожденный, покушается на честь другого брата»78. Джакобо, конечно, имел все основания искать оправданий своему участию в кровопролитии. Отметим, что, согласно моральным критериям старосты, внебрачное рождение Трояно смягчало его вину. Однако, возможно, тот же факт незаконного рождения сделал Трояно беззащитным перед местью мужа. Апологию словоохотливого Джакобо, построенную на теме предательства, пересказывает нам и Чекко, жертва лихорадки. По словам прихворнувшего селянина, Джакобо в оправдание убийства приводил слова, якобы сказанные господином: «Не могу поверить, что мой кровный брат пятнает меня таким позором [mi facci tal vergogna]». И позже в момент разоблачения: «О, вероломный брат, после всего, что я сделал для тебя, так [ты отплатил] мне!»79 Во всех этих мужских речах, как они звучали в свидетельских показаниях, не присутствовало ни единого христианского понятия: мы не услышим ни о «грехе», ни о «кровосмешении». Все оценки принадлежат дискурсу чести. Этого и следует ожидать, когда речь идет об убийстве такого рода: его гораздо проще соотнести с понятием чести, чем с христианским милосердием.

Пока женщины делали возможное и невозможное, чтобы подготовить покойников к погребению, Лудовико и Джованни-Баттиста совместно принимали утреннюю трапезу. Затем они вместе ускакали из замка, Лудовико со своими спутниками, а Джованни-Баттиста «со всеми домочадцами». По словам свидетелей, Стефано был среди них80. Имена Джакобо и Доменико в этом контексте не упоминаются. Но они отсутствуют и в числе свидетелей в сохранившихся судебных отчетах. Учитывая бегство господина, их соучастие и угрозу расплаты за преступление, вряд ли они оставались в деревне. Как только Лудовико уехал, селяне порознь похоронили тела. Витторию в черте поселения, в церкви Сан-Никола. Труп Трояно, по понятным причинам, в нескольких сотнях ярдов за стенами Кретоне, в церкви Сан-Вито81.

Двумя днями позже, 29 июля, Алессандро Паллантьери, губернатор и главный судья