Немецкие провокаторы еще до начала военных действий активно действовали на британских территориях, от Ирландии до Афганистана12. По Каиру расползались слухи о каком-то мятежном братстве мусульман. Некая германская тайная миссия побывала в 1915 году в Кабуле, следствием чего стали несколько попыток заговорщиков развязать священную войну. Еще более экстравагантным казался план подготовки Ирландского республиканского легиона с целью развернуть его против англичан в Египте13. Эта идея не осуществилась, однако страх перед возможным мятежом вынуждал Лондон держать на Суэцком канале десятки тысяч солдат, и это отвлечение британских сил немецкие стратеги вполне могли считать своим успехом. На некоторых этапах Первой мировой войны казалось, что националистические движения представляют настолько серьезную опасность для Британской империи, что кабинет порой почти забывал о России и всех этих дворцовых переворотах14.

В этой глобальной теневой войне было четыре признанных центра. Самым экзотическим был Константинополь, столица Османской империи, ворота Ближнего Востока. На протяжении целого столетия Европа как зачарованная наблюдала постепенный закат великой империи на Босфоре, и едва ли не у каждой европейской державы имелись планы на ту или иную часть османских владений. Британия сосредоточила свое внимание на Суэце и арабских землях. Заветной мечтой России был Константинополь, поскольку предвоенный экономический бум на Украине и на российском Юге стал возможен только благодаря морскому торговому маршруту через Босфор и Дарданеллы. В настоящее время, однако, Османская империя (точнее, то, что от нее осталось) была союзником Германии и Австрии, Константинополь наводнили военные советники, а фешенебельный отель “Пера палас” превратился в своего рода немецкий клуб. По ту сторону залива Золотой Рог, на узких улочках старого Стамбула, шпионы, пробиравшиеся в Алеппо и Медину, собирали крохи информации, потягивая сладкий чай с мятой15.

Три других шпионских центра, отмеченных на карте каждого тайного агента, находились в Европе. Швейцария, нейтральная страна, граничащая с Германией, представлялась британской разведке столь многообещающей, что в 1914 году была сделана попытка открыть там постоянную резидентуру. Идея основать для этой цели фиктивную транспортную компанию оказалась неудачной, тем не менее британские агенты в Женеве, Лозанне и Берне продолжали действовать. В 1915 году был завербован литератор Сомерсет Моэм, которого отправили сперва в Люцерн, а затем в Женеву с легендой английского драматурга, работающего над своей пьесой16.

Несколько месяцев Моэм просидел в гостиничном номере, время от времени переправляясь на французский берег Женевского озера, чтобы передать информацию своим кураторам. Однако озерный воздух вредил его легким, а постоянная напряженная готовность была весьма утомительной. Моэм находил Швейцарию скучной. Он, кажется, не обратил никакого внимания на революционный потенциал колонии русских эмигрантов, не говоря уже о собственных коллегах – британских агентах, шпионивших за этими русскими17. Дипломатический корпус Берна, в мирное время состоявший из семидесяти одного человека, к концу войны раздулся до двух сотен с лишним, и многие из этих дополнительных сотрудников вели в той или иной степени секретную работу18.

Если бы у Моэма был выбор, он, вероятно, предпочел бы Копенгаген. Как и Швейцария, нейтральная Дания была относительно недорогой страной, и это привлекало сюда спекулянтов со всех концов света. К тому же Копенгаген был портовым городом, и здесь обреталось множество бывших ссыльных и беженцев из охваченных войной районов на границе с Россией. Большевик Александр Шляпников, прибывший сюда в 1914 году, вспоминал о Копенгагене как о городе, который

кишел шпионами и корреспондентами всех стран. Во время войны отсюда выходили все мировые сплетни, выдумки и “пробные шары”19.

Шпионские сети держали под наблюдением контрабандные пути через Копенгаген в Норвегию и Швецию, и некоторые персонажи, заказывавшие винтажное шампанское в ресторанах живописного старого города Стокгольма и представлявшиеся торговыми агентами, на самом деле были агентами царского Охранного отделения20.

Наименее страшным следствием всех этих подслушиваний и записываний был расцвет пропаганды в воюющих странах. Первенство в этой области принадлежало Германии, поскольку еще тридцать лет назад “железный канцлер” Отто фон Бисмарк основал для подкупа продажной прессы так называемый Рептильный фонд21. К началу 1917 года германское Министерство иностранных дел потратило 382 миллиона рейхсмарок на антивоенную пропаганду на территории противника. В Румынии и Италии эти усилия оказались бесполезными (обе страны вступили в войну на стороне Антанты), однако тайное германское финансирование четырех французских газет продолжалось22. В отношении России цель состояла в том, чтобы усугубить усталость и депрессию в обществе и всячески поддерживать уже бродившую идею о том, что “Великобритания будет сражаться до последней капли русской крови”.

Эта интеллектуальная гонка вооружений вынудила британцев создать собственное пропагандистское бюро, которое работало бы на удержание России в войне. Во главе этого бюро был поставлен писатель Хью Уолпол, которому помогал в Москве англофильски настроенный секретарь Московского художественного театра Михаил “Лики” Ликиар-допуло. Капитан Бромхед, будущий менеджер киностудии “Гомон”, организовал на русской линии фронта передвижные киносеансы агитационных фильмов. За один только апрель-май 1916 года киноленты, рассказывавшие о том, как воюет британская армия, посмотрели 3000 русских офицеров и 100 000 солдат23.

Проблема с пропагандой в том, что она работает слишком медленно. И по мере того как в Берлине продолжали размышлять о ситуации в России, несколько чиновников начали обсуждать гораздо более драматический сценарий. Даже самый недалекий клерк германского Министерства иностранных дел прекрасно знал, что в России уже давно существуют революционные партии (тем более что эти последние вдохновлялись идеями, имевшими в конечном счете немецкие корни). Революция 1905 года показала, в какой хаос может ввергнуть страну восстание рабочих. Забастовки и уличные беспорядки даже заставили царя прекратить войну – в тот раз это была война с Японией. Хотя прямое разжигание революции было опасной затеей (не стоило забывать, что у Германии имеются свои собственные социалисты), перспектива создания некоторого общественного хаоса была, безусловно, притягательной. Доморощенные организации революционеров, известных возмутителей спокойствия, имевшиеся в России, могли бы взять на себя эту работу. Трудность заключалась в том, чтобы установить с ними контакт, не связавшись случайно, с одной стороны, с представителями готового на любые услуги преступного мира, а с другой – не попавшись в сети царских шпиков, следивших за революционерами.

Опираясь на местных симпатизантов Германии и на стратегическую сеть двойных агентов (многие из них были прибалтийскими или украинскими националистами), представители германского Министерства иностранных дел приступили к изучению русской революционной среды, в особенности ее эмигрантского крыла, то есть тех людей, которые бежали из России еще до войны. Наибольшие надежды внушала группа эмигрантов, обосновавшихся в Швейцарии. Дополнительным удачным обстоятельством был тот факт, что немецкий посланник в Берне Гизберт фон Ромберг давно интересовался Россией и славянами. Ромберг питал недоверие к социалистам (предпочитая иметь дело с аристократами) и посвятил много энергии созданию националистических подпольных сетей на российских окраинах. Так или иначе, он гораздо лучше разбирался в русском революционном подполье, чем его французские и британские коллеги в Берне – те, казалось, были убеждены, что всякий русский эмигрант есть немецкий агент24. Ромберг понимал, что большинство ссыльных социалистов готовы бесконечно сидеть в Швейцарии, продолжая дискуссии о структурных особенностях буржуазных правительств и моральной ценности религии. Он знал, что где-то в недрах этой колонии есть группа радикалов, но легко могло оказаться, что это просто бандиты, прикидывающиеся революционерами25.