– Семен… – Нужно было заполнить затянувшуюся паузу. – Скажите, пожалуйста, как нам уговорить каналы взять передачу без рекламы. – Я улыбался, чтобы показать: это просьба о помощи, а не конфронтация.

– Уговаривать никого не нужно, – так же окончательно сказал Каверин. – Сами прибегут.

И вышел, не попрощавшись.

Второй проблемой стал выбор павильона: Каверин неожиданно объявил, что нам покажут павильон для съемок, в котором будут построены квартиры работяг. Мы удивились: думали, что, как обычно, арендуем павильоны на Мосфильме. А натуру доснимем на объектах.

– Нет, нельзя, – пояснил Каверин: – Есть риск, что информация просочится. Павильон же – это, по сути, огромная пустая площадка. Такая у нас имеется.

У нас. Важно, как он это подает, я – один из них. Из тех, у кого имеются свои павильоны.

– Сеня, а свет, а камеры, а подключки? – возмутился Морис. – Это же не просто пол и стены. У нас же спецификации. Настоящий павильон оснащен съемочным оборудованием.

– Понимаю, понимаю, Морис, друг дорогой, – согласился Каверин. – Перечисли, пожалуйста.

Он достал большой черный телефон, открыл ЗАМЕТКИ и приготовился записывать.

Мы посмотрели на Катю Тоцкую. Катя затянулась, выпустила дым. Каверин поморщился.

– Так, – сказала Катя: – Общая площадь – не меньше шестисот квадратных метров. Потом три гримерки по четыре поста каждая, зона для продакшена не меньше трехсот метров…

– Зачем гримерки? – не понял Каверин. – У нас же реалити-шоу.

– Это у зрителя реалити-шоу, а мне снимать.

– Декораторская, – подсказал Морис. – Зона для отдыха участников.

– Режиссерские пульты не забудьте, – вставил я. Хотелось показать свой профессионализм.

– Не забудем, – пообещала Катя. – Но главное – камеры. Семен Михайлович, мы же должны будем все это пространство нашпиговать камерами и вывести изображение и звук на экраны, перед которыми сидят логгеры.

– Логгеры? – переспросил Каверин.

Он посмотрел на Мориса в поисках объяснения.

– Логгеры, – подтвердил Морис. – Логгеры отсматривают каждый кадр снятого материала и ставят на них теги: 17 апреля, 19.00, квартира Кавериных, спальня: Семен Михайлович ссорится с женой. Грубые слова. Жена плачет.

– Я не ссорюсь, – зачем-то сказал Каверин. Было понятно, что ссорится. – С чего ей плакать?

– Ссорится с женой, которая узнает, что он ебет всех подряд, – с удовольствием добавил Морис. – Конец тега.

– И потом по этим тегам режиссер вместе с продюсером собирают шоу, – закончила Катя. – Рассказывают историю.

– Видишь, – со снисходительностью взрослого, объяснившего ребенку его ошибку, закончил Морис. – Не просто. – Он покачал головой: – А ты говоришь – огромная пустая площадка. Нет, – сказал Морис убежденно: – Не просто.

– Не просто, – согласился Каверин. – Катя, пришлите, пожалуйста, моим девочкам список необходимого оборудования и количество камер на каждую комнату. – Каверин поднялся, посмотрел на часы. – Нам нужен месяц, чтобы все установить и оборудовать. Мебель отберем позже.

– Месяц? – засмеялся Морис. – Да у вас месяц уйдет, только чтобы все это заказать. – Он покачал головой, развеивая плывущий в сторону приоткрытого по случаю теплой погоды дым. – Месяц?!

В Москве светило солнце, обещая скорую весну. На крышах уже чуть подтаивало, и на тротуарах под карнизами высоких домов стояли ограждения: “Не ходить. Сосульки”.

Я не ходил.

– Месяц, – подтвердил Каверин. – Через месяц все будет готово. – Все будет, – повторил он, заверяя то ли нас, то ли себя. – А чего не будет, довезем.

Когда он ушел, мы долго сидели и молчали. Морис курил.

– Он парень неплохой, – сказал Морис. – В общем. Изменился, конечно, после смерти ребенка. Дочка, кажется.

– Дочка умерла? – переспросил я.

– Кажется, – Морис потушил сигарету. – Точно не помню. Это ж было уже лет двадцать назад. Или больше.

Я кивнул.

Девушка ушла, оставив во мне черную дыру, куда теперь выливалась радость существования. Будто дырявый кувшин: сколько ни лей, не наполнишь.

Прошло две недели, началась третья, а я все ворочался по ночам в постели один, вспоминая, переживая заново ночь, когда был не один. Когда мы пытались увидеть в темноте комнаты, освещенной падающим за окном снегом, чужие глаза и услышать чужие мысли.

В середине третьей недели я не выдержал и позвонил Слонимскому.

– Вах-вах-вах! – закричал в трубку Кеша. – Кето нам званыт? Алан Ашотович званыт!

– Кеша, – наставительно сказал я, – вах-вах – это грузинское, а не армянское междометие. Значение контекстуальное, выражается интонацией.

– Зануда, – грустно вздохнул Слонимский. – Теперь я понимаю, почему от тебя ушла жена. И ты до сих пор один.

Это был хороший момент перевести разговор на нужную мне тему.

– Кстати, про до сих пор один: помнишь девушку, которую я встретил у тебя на вечере? Брюнетка?

Кеша задумался: он не помнил.

– Арзумский, – запел Кеша, – так много девушек хороших… что всех упомнить не могу. Отличительные признаки, пожалуйста.

Тут задумался я: какие у нее были отличительные признаки? То есть были, но о них я решил Кеше не сообщать.

– Брюнетка. Красивая. Зеленые глаза.

– Количество глаз уточните, пожалуйста, мужчина, – развлекался Слонимский. – Включим в розыскное объявление.

Его все это явно забавляло. Он послушал мое молчание и перестал шутить.

– Аланян, погоди: зачем она тебе? Других полно. Хочешь, сегодня позовем двух таких… – Он потерял слова. Вздохнул: – Лучше завтра – Янка с детьми на дачу поедет.

– Не хочу, – признался я.

Помолчали.

– Так, – сказал Слонимский. – Ситуация ясна: Ларису Ивановну хочу. Да?

– Да, – признался я. Самому себе.

– То есть такой же, но без перламутровых пуговиц не пойдет? – еще раз попытался Слонимский. – Нужен с перламутровыми?

– С перламутровыми.

– Будем искать, – пообещал Кеша. И серьезно: – Ну, почему у тебя всегда все непросто?!

Знал бы сам.

– Понимаешь, я пригласил шестерых девушек, они привели подружек. Я спрошу тех, кого пригласил, возможно, они подскажут. Как зовут незнакомку?

Я не знал. Мы почти не разговаривали в ту ночь. То есть разговаривали, но не словами, будто решили, что слова – наносное, и мы хотим узнать друг друга без слов. Без имен, данных нам другими людьми. Нашей единственной защитой от мира был не кокон слов и имен, данных нам другими, а наша голая кожа. Кожей мы друг друга и узнавали.