В здании на Рингштрассе помещался штаб Федерального бюро по защите конституции и борьбе с терроризмом, как официально громоздко называлась недавно реорганизованная Австрийская государственная служба безопасности. Манфред Круц был в ней вторым человеком и главой всех операций. В минуты самолюбования, в чем Круц охотно готов был повиниться, он считал себя защитником всего истинно австрийского. В его обязанности входило не допускать, чтобы в тихую Österreich просачивались проблемы остального мира. Он имел право ставить «жучки» в домах и телефонах, вскрывать почту и вести наблюдение за людьми. Иностранцы, приезжающие в Австрию, чтобы набедокурить, могли ожидать визита от одного из людей Круца. Как и коренные австрийцы, занимающиеся политической деятельностью, выходящей за рамки предписанного правилами. В стране мало что происходило, чего бы он не знал, включая недавнее появление в Вене израильтянина, утверждавшего, что он является коллегой Эли Лавона из «Рекламаций за период войны и справок».

Врожденное чувство недоверия распространялось у Круца даже на собственную секретаршу. Он выждал, пока она выйдет из его кабинета, и лишь тогда вскрыл конверт и вытряхнул из него снимок. Он упал изображением вниз. Круц перевернул его, поставил под яркий белый свет своей галогеновой лампы и внимательно рассмотрел. Ренате Хофманн не интересовала Круца. Она находилась под постоянным наблюдением Федерального бюро, и Круц потратил немало времени, изучая фотографии проводивших наблюдение и прослушивая записи происходившего в Объединении за лучшую Австрию. Нет, Круца больше интересовал шагавший рядом с ней человек, который называл себя Гидеоном Арговым.

Минуту спустя он встал и покрутил тумблер на сейфе в стене позади своего кресла. Там, среди папок и стопки надушенных любовных писем от работавшей у него девицы, лежала видеозапись допроса. Круц посмотрел на дату, значившуюся на наклейке – «январь 1991 года», вставил пленку в плейер и нажал на кнопку «Пуск».

Изображение несколько раз дернулось, прежде чем все встало на место. Камера была установлена высоко в углу комнаты, где шел допрос, поэтому оно было скошенным. Запись была зернистая, выполненная техникой предыдущего поколения. По комнате с угрожающей медлительностью расхаживал более молодой Круц. За столом, где шел допрос, сидел израильтянин с черными, обожженными руками и глазами, в которых застыла смерть. Круц был уверен, что это тот же человек, который теперь именует себя Гидеоном Арговым. Вопреки правилам первый вопрос задал не Круц, а израильтянин. Сейчас, как и тогда, Круца поразил его безупречный немецкий с несомненным берлинским акцентом.

«Где мой сын?»

«Боюсь, он мертв».

«А моя жена?»

«Ваша жена серьезно ранена. Ей требуется немедленная медицинская помощь».

«Тогда почему же ее не оказывают?»

«Нам необходимо получить некоторую информацию, прежде чем отправить вашу жену на лечение».

«Почему ее сейчас не лечат? Где она?»

«Не волнуйтесь: она в хороших руках. Нам нужно сначала получить ответ на некоторые вопросы».

«Какие, например?»

«Для начала вы скажете нам, кто вы на самом деле. И пожалуйста, не лгите нам больше. У вашей жены не так много времени».

«Меня уже сто раз спрашивали, как мое имя. Вы знаете мое имя! Господи, да окажите же ей необходимую помощь!»

«Окажем, но сначала назовите ваше имя. На этот раз – настоящее имя. Никаких больше прозвищ, псевдонимов или кличек. У нас нет на это времени, если вы хотите, чтобы ваша жена осталась жива».

«Меня зовут Габриель, сволочь!»

«Это ваше имя или фамилия?»

«Имя».

«А ваша фамилия?»

«Аллон».

«Аллон? Это еврейская фамилия, верно? Значит, вы – еврей. И я подозреваю, что вы также израильтянин».

«Да, я израильтянин».

«Если вы израильтянин, то что вы делаете в Вене с итальянским паспортом? Вы явно агент израильской разведки. На кого вы работаете, мистер Аллон? И что вы тут делаете?»

«Позвоните послу. Он знает, с кем надо связаться».

«Мы позвоним вашему послу. И вашему министру иностранных дел. И вашему премьер-министру. Но сейчас, если вы хотите, чтобы вашей жене была оказана столь необходимая ей медицинская помощь, вы нам скажете, на кого вы работаете и зачем вы находитесь в Вене».

«Да позвоните же послу! Помогите моей жене, черт бы вас побрал!»

«На кого вы работаете?»

«Вы знаете, на кого я работаю! Помогите моей жене. Не дайте ей умереть!»

«Ее жизнь в ваших руках, мистер Аллон».

«Вы – покойник, мать вашу… Если моя жена сегодня умрет, вы – покойник. Вы меня слышите? Вы, черт побери, – покойник!»

Дальше на ленте пошли серебристо-черные разводы. Круц долго сидел, не в силах оторвать взгляд от экрана. Наконец он включил в телефоне прямую линию и по памяти набрал номер.

– Боюсь, у нас проблема.

– Говорите.

Круц сказал.

– Почему вы его не арестуете? Он нелегально приехал в страну по подложному паспорту и в нарушение соглашения, достигнутого между вашей службой и его службой.

– А потом что? Передать его государственному прокурору, чтобы он отправил его в суд? Мне кажется, прокурор использует этот случай в свою пользу.

– Так что же вы предлагаете?

– Что-нибудь более незаметное.

– Считайте израильтянина вашей проблемой, Манфред. Решайте ее.

– А как насчет Макса Клайна?

Разговор был прерван. Круц повесил трубку.

В тихой заводи квартала Штефансдом, в тени, отбрасываемой северной башней собора, есть улочка, такая узкая, что по ней можно только ходить пешком. В начале этой улочки на первом этаже солидного старого дома в стиле барокко есть магазинчик, который торгует лишь старинными часами для коллекционеров. Вывеска над дверью составлена осмотрительно, часы торговли не указаны. В иные дни магазинчик вообще закрыт. Продавцов, кроме хозяина, нет. Для категории особых клиентов он известен как герр Грубер. Для других – Часовщик.

Это был низенький, мускулистый человек. Он предпочитал ходить в пуловерах и свободных твидовых пиджаках, поскольку официальные рубашки с галстуком ему не шли. Голова у него была лысая, с венчиком остриженных седых волос, глаза – черные, мутные. Он носил очки с круглыми стеклами в черепаховой оправе. Руки у него были более крупные, чем у большинства людей его профессии, но ловкие и умелые.

В его мастерской царил порядок, как в операционной. На рабочем столе в лужице яркого света лежали старинные, двухсотлетней давности, невшательские настенные часы. Футляр, расписанный медальонами с цветами, был в отличном состоянии, как и эмалированный циферблат с римскими цифрами. Часовщик приступил к последней стадии обширного ремонта невшательского двухтяглового механизма. Отремонтированные часы будут стоить около десяти тысяч долларов. Их ждал покупатель – коллекционер из Лиона.