Англичанка Батсуа Мэйкин (урожденная Рейнольдс) принадлежала к кругу Самуэля Хартлиба, друга Яна Коменского. Интересы этой, по словам современника, «самой ученой дамы Англии» включали в себя языки, поэзию, стенографию, медицину и образование. В юности она опубликовала сборник стихов на греческом, латинском, испанском, немецком, французском, итальянском языках и иврите, ближе к концу жизни – «Очерк о возрождении классического образования благородных дам» (An Essay to Revive the Ancient Education of Gentlewomen, 1673), в котором отстаивала право женщин на качественное общее образование[169].

Батсуа Мэйкин переписывалась на иврите с голландкой Анной Марией ван Схурман, «голландской Минервой». Схурман была принята в Утрехтский университет (и стала первой женщиной, учившейся в голландском университете), но лекции она слушала, сидя за ширмой, чтобы не привлекать взгляды студентов мужского пола. Схурман изучала не только латынь и греческий, но и иврит, арабский, арамейский и сирийский языки, писала о философии, теологии и образовании и составила, хотя и не опубликовала, грамматику «эфиопского языка»[170]. Учитывая ее успехи в живописи, гравюре и вышивке, помимо гуманитарных наук, Схурман, как и Гурне, можно назвать женщиной эпохи Возрождения.

Елизавета, принцесса Богемская, была дочерью злополучного Фридриха V, курфюрста Пфальца, «Зимнего короля» Богемии, который потерпел поражение от императора Фердинанда II и был вынужден покинуть свою страну. Она жила сначала в Нидерландах, затем – в Вестфалии, где стала настоятельницей протестантского монастыря. Елизавета знала латынь, французский, немецкий, голландский, итальянский, а также английский языки. Она занималась математикой, астрономией, историей, философией и библеистикой, переписывалась с некоторыми учеными своего времени, обменивалась идеями с Анной Марией ван Схурман и отстаивала свою точку зрения, дискутируя с Декартом[171].

Маргарет Кавендиш (урожденная Лукас), ставшая герцогиней Ньюкасла, интересовалась и политической, и естественной философией. Она изучала анатомию, но воздерживалась от анатомирования тел про причине того, что сама называла «стыдливостью моего пола»[172]. В 1668 году Кавендиш опубликовала свою самую известную книгу, «Наблюдения по экспериментальной философии» (Observations upon Experimental Philosophy), уверяя (все с той же стыдливостью женского пола или напускной скромностью благородного дилетанта), что претендует лишь на то, чтобы «добавить то тут, то там малую толику знаний». Она также написала биографию мужа, несколько пьес и утопический роман «Пылающий мир» (The Blazing World, 1666), который, как и «Сон» Кеплера, причисляют к ранним образцам научной фантастики. Благодаря эксцентричному поведению и манере одеваться Маргарет получила прозвище «Безумная Мэг». Джон Ивлин называл ее «великой притворщицей в науках», но некоторые другие ученые-мужчины воспринимали ее всерьез[173].

Кристина Шведская, в детстве унаследовавшая трон от своего отца Густава Адольфа, погибшего в бою в 1632 году, много времени проводила за учеными занятиями и до, и после своего отречения в 1654 году[174]. Ей нравилось, когда ее называли «шведской Минервой», и Кристина Шведская говорила о себе как о «разностороннем человеке». В мемуарах она писала, что «в четырнадцать лет освоила все языки, все науки и все навыки, которым ее учителя хотели и могли ее научить». По словам современника, она знала все (elle sait tout). Королева хорошо разбиралась в античной литературе, включая труды римского историка Тацита. В философии Кристину особенно интересовал неоплатонизм и стоицизм; она составила сборник изречений под названием «Героические чувства» (Les sentiments héroïques). Воспитанная в лютеранской вере, со временем она стала скептически к ней относиться и в итоге перешла в католичество, питая особый интерес к идеям испанского мистика Мигеля де Молиноса. Кристина Шведская говорила по-немецки, по-французски, по-голландски, по-датски и по-итальянски и изучала иврит, чтобы читать Ветхий Завет на языке оригинала.

Другие эрудиты собирали книги и разные предметы, а Кристина коллекционировала ученых. При ее дворе бывали, хотя бы в течение непродолжительного времени, такие ученые, как Габриэль Ноде, Рене Декарт, Самуэль Бошар, Пьер-Даниэль Юэ, Иоб Лудольф, Клод де Сомез, Исаак Фосс, Герман Конринг и Маркус Мейбом. Королеве нравилось задавать им сложные вопросы (Юэ писал своему другу Гассенди, что королева умнее, чем Анна Мария ван Схурман). Она собиралась изучать математику и философию под руководством Декарта, но, когда тот прибыл ко двору, оказалась слишком занята – учила древнегреческий[175]. Интересы Кристины включали в себя астрономию, астрологию и алхимию. Особенно ее привлекали кометы, и она финансировала их исследования. После отречения от престола Кристина стала заниматься алхимией в лаборатории, устроенной в ее римском дворце. Неудивительно, что среди принадлежавших ей живописных полотен был портрет Пико делла Мирандолы.

Елена Корнаро была дочерью венецианского патриция. Девочка-вундеркинд получила домашнее образование у учителей, подобранных для нее отцом, понимавшим, что ученость дочери может восстановить статус рода, который некогда был одним из самых блестящих в Венеции, но пришел в упадок. Елена изучала классическую литературу, современные языки, математику, естественные науки и теологию. Так как епископ не разрешил ей получить степень доктора теологии, она вместо этого в 1678 году получила докторскую степень по философии в Падуанском университете. Елена стала членом нескольких академий, ее часто приглашали выступать публично[176].

Еще более знаменита своей ученостью была мексиканка Хуана Рамирес, известная как Хуана Инес де ла Крус, а после ухода в монастырь – как сестра Хуана. Современники называли ее «мексиканским фениксом» или «фениксом познаний во всех науках». Сестра Хуана писала, что еще ребенком испытывала «страстное желание учиться» и занималась в библиотеке деда. Как и Схурман, она мечтала попасть в университет (надеясь, что сможет посещать занятия в мужском платье), но мать ей это запретила. Сестра Хуана знала латынь (которой, судя по всему, овладела за двадцать занятий), а также греческий и науатль[177]. Помимо сочинения стихов, которые сейчас получили широкую известность, она занималась теологией, философией (включая естественную), правом, литературой и теорией музыки. Она отвергла все предложения о замужестве и ушла в монастырь, чтобы сохранить свободу для научных изысканий.

В монастыре сестра Хуана собрала впечатляющую библиотеку, книги из которой можно видеть на заднем плане на двух ее прижизненных портретах. В ее сочинениях о музыке, философии и положении женщин часто встречаются цитаты из произведений двух более ранних эрудитов, Плиния и Кирхера. Она также ссылалась на древних авторов, в частности Цицерона и Тацита, Отцов Церкви (Иеронима, Августина), средневековых философов, авторов эпохи Возрождения, писавших о классической мифологии, и ученых-правоведов, таких как Франсиско Суарес. Епископ Пуэблы не одобрял ее страсти к наукам. Сестре Хуане запретили публиковать свои тексты и приказали избавиться от всех книг[178].

Язык полиматии

История языка подтверждает предположение о том, что XVII век был временем, когда полиматы начали играть более важную роль и одновременно стали более заметными. С конца XVI века в нескольких европейских языках вошел в употребление целый ряд взаимосвязанных понятий, относящихся к образованным людям и знаниям в целом.

Что касается людей, наиболее распространенными были слова polyhistor («полигистор») и, собственно, polymath («полимат»). Швейцарский энциклопедист Теодор Цвингер называл полигистором древнеримского писателя Плиния (возможно, подразумевая, что его труд был не только энциклопедическим, но и неупорядоченным)[179]. Еще один швейцарский энциклопедист, Конрад Геснер, сам упоминался как полигистор, как мы уже видели в предыдущей главе[180]. Иногда название Polyhistor давали книгам, как в случае с руководством по миру наук Даниэля Морхофа (Polyhistor, sive de auctorum notitia at rerum commentarii, 1688). Понятие обсуждалось на инаугурационной лекции в Лейденском университете (1632) и позднее в академических диссертациях, например в 1660 году в Гейдельберге, в 1715 году в Лейпциге, в 1718 году в Альтдорфе и в 1721 году в Йене.

Ученый елизаветинской эпохи Гэбриэл Гарвей придумал термин omniscians («всезнатцы»), но слово не прижилось. Слово polymath пришло в английский язык чуть позже. Оксфордский декан Роберт Бёртон, например, упоминает «полиматов и полигисторов» (Polumathes and Polihistors) в своей «Анатомии меланхолии» (The Anatomy of Melancholy, 1621)[181]. Все эти термины имели нейтральное или одобрительное