— Ну, отец, так сразу и припечатал — грешники! — вскинулся на него Засечный. — А может, мы паломники из Святой земли?

— Несть человека без греха, а грех ваш на вас же отпечатался — правое плечо выпирает, долго на нем ружье носили.

Поп жадно выпил коньяк и, круто развернувшись, оглядел полупустой салон. Веселая компания была занята собой. Он снова повернулся к соседям по столику и, дав знак, чтобы все наклонились к нему, тихо заговорил, широко раскрывая глаза:

— Я вас тут, братие, давно жду. Поклон вам от торговых людей из Львова. Пока о делах ни слова, поговорим в тамбуре.

Команда Скифа настороженно переглянулась.

— А разве сан позволяет священникам? — как-то уж очень непривычно робко спросил Алексеев.

— Спиритус — «дух» по-латыни. А сана на мне давно нет, вот только этот подрясник остался.

— Так ты расстрига, отец? — спросил его Скиф.

— Увы мне — винца попился, братие. Ибо сказал Экклезиаст: «Пиры устраяются для удовольствия, и вино веселит жизнь, а за все отвечает серебро».

— А разве в православной церкви Экклезиаста чтут? — снова удивил всех неожиданной почтительностью Алексеев, который и тут не притронулся к еде.

— Мирское чтиво, — печально согласился поп и опустил лицо, разгоряченное коньяком, в ладони, словно хотел омыть его невидимым потоком. — Вкушайте пищу побыстрей, братие. В вертепе сем небезопасно.

Скиф со скрытой тревогой в глазах глянул на попа. Тот выразительно ответил ему трезвым взглядом.

— И где ты это так в религии наблатыкался? — спросил Алексеева уже изрядно повеселевший Засечный.

— Пулеметчик Владко Драгич в моей роте из монахов был. Царство ему небесное… Помнишь?

— «Владко-Владко, жить не сладко», — припомнил Скиф чужую поговорку. — А что, отец…

— Мирослав, — представился поп.

— Так что, отец Мирослав, у вас за вино и еврейского царя Соломона на гражданку списывают?

Поп сгорбился, опершись бритым подбородком на кулаки. Голубые прозрачные глаза так долго изучали Скифа, будто тот гипнотизировал его взглядом.

— Тяжкий грех меня коснулся… Грех провидчества.

Скиф зябко передернул плечами, на лбу проступил холодный пот, по рукам забегали мурашки. Спросил, не разжимая рта:

— Сны мучают или видения?

— Всяко случается…

— А что в том плохого?

— Бог не велит заглядывать в будущее. Дьявол отверзает очи зрящим судьбу. Просыпается сомнение.

Скиф застыл с полуоткрытым ртом, долго неотрывно высматривал что-то в ясных глазах попа, потом с неожиданной веселостью махнул на все рукой и налил в рюмки «Русской».

— Выпей, отец, нашей водки, да пошли переговорим, если ты настаиваешь. От зауми хохлацкой церкви вашей душу выворачивает. И у нас просыпается сомнение.

— Отчего же не выпить «Русской», если я с рождения крещенный в русской православной церкви Московского патриархата.

— Сомнение действительно есть, — слишком откровенно бухнул Засечный. — Уж больно ты на русского не похож, батя.

— Невежество и неведение… Я Мирослав Шабутский, чистокровный поляк из-под Калуги. Но все мои деды и прадеды были от роду православными. И первая вера по всей Польше была православная. Но вам, ратникам советским, комсомольцам, а может, и коммунистам почившей советской эпохи, такое непостижимо.

Скиф промолчал. Кто этот поп — «хвост», провокатор или друг? Действительно, нужно побыстрей заканчивать этот слишком затянувшийся ужин. Но вставать из-за стола не хотелось.

У него ломило в правом виске, а к горлу подступала тошнота, как тогда, в далеком 1987-м, после Афгана, в кабинете военного следователя.

* * *

Капитан со щитом и мечами в петлицах перед каждым допросом тщательно прилизывал у зеркала ухоженную прическу, слюнявил палец и расправлял брови, такие черные, что они казались подведенными.

Полистав дело, он принимался убеждать Скифа звонким юношеским голоском:

«Капитаны Загоскин и Хрунов, а также старший прапорщик Недвицкий на допросах свидетелей показали, что вы якобы видели во сне, как командующий ограниченным контингентом Советской Армии в Афганистане выплясывал вприсядку на мосту Дружбы, а потом полз на четвереньках на советскую территорию. Потом вы якобы слышали сардонический смех и перед вами во сне выплывали цифры 89. На основании чего вы будто сделали заключение, что в 1989 году, я цитирую, «нас выпрут «духи» из Афгана…».

Капитан волновался куда больше арестованного, часто вскакивал со стула и подбегал к зеркалу, словно чтобы убедиться, что он не потерял лицо. Снова поправлял прическу, одергивал тщательно отутюженный китель.

«Вы, будучи капитаном на действительной службе в Советской Армии, распространяли среди сослуживцев небылицы, будто видели во сне двуглавого орла, державшего перевернутую красную звезду с серпом и молотом в центре. На основании этих бредней вы сделали вывод, что в 1991 году великий Советский Союз прекратит свое существование, затем наступит полоса хаоса и беззакония…»

В казенном кабинете и пахло по-казенному — пересохшей штукатуркой, мастикой для пола и дешевой солдатской косметикой. А капитан самозабвенно играл в проницательного следователя:

«Скажите спасибо командиру полка полковнику Павлову, который вопреки установленному порядку спешно переправил вас в Союз».

Скиф бы тогда действительно сказал спасибо юному следователю, если бы тот поскорей отправил его из этого кабинета с сиротскими крахмальными занавесочками из дешевого ситчика снова в холодную камеру…

«Под видом мистических видений, якобы время от времени посещавших вас, вы занимались неприкрытой антисоветской пропагандой и покрыли позором мундир советского офицера… Если будете упорствовать по вашим «пророческим» сновидениям, я направлю вас на обследование в Институт судебной психиатрии, откуда вы уже не выйдете. Сибирский лагерь строгого режима будет вам видеться розовой мечтой в каждом вашем «сне»…»

Теперь, с высоты прожитых лет, Скиф понимал, как ему повезло, что первым на его зэковском пути попался этот лощеный слюнтяйчик. Обвинение вымарало на суде все эпизоды с видениями, посчитав их бредовой идеей самого следователя. Скифа осудили на пять лет лишения свободы с отбыванием наказания в ИТК усиленного режима по статьям 213-2, 218-1, 238 и 248 УК бывшей РСФСР. Главным пунктом обвинения стал угон боевого вертолета. Жена-журналистка, попавшая в плен к душманам, которую он летел спасать, в деле не фигурировала…

Из оцепенения Скифа вывели слова Засечного:

— Командир, ты заснул или молишься?

— Тут теперь каждый сам себе командир. — Скиф налил в ладонь минералки и плеснул на горячий лоб. — Все под одним Богом ходим.

Услышав его последние слова, отец Мирослав повернулся к Скифу и недоверчиво покачал головой.