Обезумев от отчаяния и ярости, я в дикой злобе схватил весло и, когда акула снова проплыла мимо борта, шарахнул ее по голове что было мочи. Эта тварь подпрыгнула, рывком перевернулась и одним махом, резко и свирепо щелкнув челюстями, откусила половину весла и проглотила его.

В бессильной злобе я продолжал молотить сломанным веслом по воде. Мне нужно было отомстить акулам за то, что они выхватили у меня из рук мою единственную пищу. Было около пяти дня, шли седьмые сутки моих злоключений. С минуты на минуту должна была явиться целая свора акул. Съев два куска рыбы, я чувствовал себя силачом, а ярость из-за потери добычи странным образом укрепила мою волю к борьбе. На плоту оставалось еще два весла. Я хотел было взять вместо обломка целое и продолжать сражаться, но инстинкт самосохранения превозмог ярость: я подумал, что, пожалуй, потеряю и эти весла, а они в любой момент могли пригодиться.

Закат был такой же, как и в предыдущие дни, однако ночь выдалась более темная. Море бурлило. Собирался дождь. Рассчитывая на то, что с минуты на минуту у меня будет питьевая вода, я скинул рубашку и башмаки, приспособив их под тару для воды. Когда такая погода бывает на суше, мы говорим «собачья погода». На море же ей больше подошло бы название «акулья».

Около девяти задул ледяной ветер. Я попытался укрыться на дне плота, но не смог. Холод продирал меня до костей. Мне пришлось надеть снова рубашку и ботинки, смирившись с мыслью, что дождь застигнет меня врасплох и набрать воды будет не во что. Волны вздымались выше, чем двадцать восьмого вечером, перед катастрофой. Плот казался жалкой скорлупкой во вздыбленном, взбаламученном море. Заснуть я не мог. Я залез в воду по шею, потому что на воздухе с каждой минутой холодало. Меня бил озноб. В какой-то момент я совсем окоченел и начал энергично двигаться, чтобы согреться. Но ничего не получилось. Я слишком ослаб. Мне пришлось крепко уцепиться за борт, иначе меня смыло бы водой. Голова моя покоилась на сломанном весле. Два других лежали на дне плота.

Незадолго до полуночи ветер усилился, тучи сгустились и стали свинцовыми, воздух увлажнился, однако с неба не упало ни капли. В самом начале первого огромная волна – такая же, как та, что окатила палубу эсминца, – приподняла плот, словно кожуру банана, подбросила его вверх, и не успел я и глазом моргнуть, как плот перевернулся.

Я это осознал уже под водой, выбираясь на поверхность, точь-в-точь как в момент катастрофы. Я отчаянно боролся с волнами, вынырнул и обмер: плота не было! Вокруг меня перекатывались гигантские волны, и я вспомнил Луиса Ренхифо, могучего, не обессилевшего от голода мужчину и отличного пловца, который так и не сумел добраться до плота, находившегося от него всего в двух метрах. Я плохо соображал, что к чему, и искал плот совсем в другой стороне. Внезапно он вынырнул сзади, примерно в метре от меня, и, легкий как пушинка, закачался на волнах. Два взмаха рук – и я уже был на плоту. Два взмаха – значит, две секунды, но мне эти секунды показались вечностью. Я был настолько перепуган, что одним прыжком сиганул через борт и, мокрый, запыхавшийся, забился на дно плота. Сердце бешено колотилось в груди, я не мог дышать.

Мне было грех роптать на судьбу. Если бы плот перевернулся в пять часов дня, акулы растерзали бы меня в клочки. Но в двенадцать ночи они утихомириваются. А особенно когда море штормит.

Оказавшись вновь на плоту, я вдруг осознал, что стискиваю в руках весло, перекушенное акулой. Все произошло так стремительно, что я действовал чисто инстинктивно. Позднее я вспомнил, что весло, упав в воду, стукнуло меня по голове, и я схватил его, когда шел ко дну. Это весло оказалось единственным, которое уцелело. Два других остались в море.

Чтобы не лишиться хотя бы этой сломанной деревяшки, я надежно прикрепил ее к веревочной сетке одним из свободных концов. Море все бушевало. На первый раз мне повезло, но если плот перевернется снова, я могу до него и не добраться. Подумав так, я вытащил из брюк ремень и крепко пристегнул себя к сетке.

Волны по-прежнему бились о борт. Плот плясал в сердитом, мутном море, но мне ничто не угрожало, я был привязан ремнем к сетке. Весло тоже было в сохранности. Стараясь не дать плоту перевернуться, я думал, что чуть не потерял рубашку и ботинки. Не замерзни я и не надень их, они валялись бы на дне плота и, когда тот перекувырнулся, ушли бы на дно вместе с веслами.

В том, что плот переворачивается во время шторма, нет ничего страшного. Он сделан из пробки и обтянут непромокаемой, покрашенной в белый цвет тканью. Однако днище закреплено не жестко, а свисает с пробкового каркаса, как корзина. Плот может перевернуться, но его дно тут же приходит в нормальное положение. Единственная опасность состоит в том, что плот может далеко отнести волнами. Поэтому я решил, что, привязавшись к сетке, я не рискую потерять плот, даже если он перевернется тысячу раз.

Так-то оно так. Но я не учел одного обстоятельства. Через четверть часа плот опять, причем весьма эффектно, сделал сальто-мортале. Сперва я повис в ледяном влажном воздухе, под секущим ветром. Потом увидел перед собой пропасть и понял, в какую сторону сейчас перевернется моя посудина. Я рванулся к другому боку, чтобы выправить плот, но прочный кожаный ремень, которым я пристегнулся к сетке, не пустил меня. Я мгновенно сообразил, что происходит: плот перевернулся вверх дном. Я оказался под водой и был крепко привязан к борту. Я задыхался, а мои пальцы тщетно пытались нащупать пряжку ремня.

Стараясь не впадать в панику, я заметался, пробуя отстегнуться. Я знал, что времени в обрез: когда я в хорошей форме, то выдерживаю под водой чуть больше восьмидесяти секунд. Я затаил дыхание в тот самый момент, как очутился под плотом. Это было минимум пять секунд тому назад. Я провел рукой по талии и, по-моему, меньше чем за секунду нащупал ремень. В следующую секунду обнаружил пряжку, схватившись другой рукой за плот, чтобы ослабить натяжение. Я долго искал, как бы получше за него уцепиться. Потом наконец повис на левой руке. Правой же нащупал пряжку, быстро сориентировался и отстегнулся. Не защелкивая пряжки и по-прежнему держась за борт, я перевалился на дно плота и мгновенно отцепился от сетки. Легкие у меня разрывались. Из последних сил я схватился двумя руками за сетку и, все еще не дыша, начал подтягиваться.

Под моей тяжестью плот сам собой опять перевернулся. А я вновь оказался под ним.

Я захлебывался. Истерзанное жаждой горло страшно болело, но я этого почти не замечал. Главное было не отпускать плот. Наконец я умудрился высунуть из воды голову. Перевел дыхание. Я был совершенно измучен. Мне казалось, влезть на борт у меня не хватит сил. Но в то же время я боялся оставаться в воде, в которой всего несколько часов назад кишели акулы. Не сомневаясь в том, что это последний рывок в моей жизни, я собрал оставшиеся силы, подтянулся на руках и в изнеможении упал на дно плота.

Не знаю, сколько времени я пролежал неподвижно. Горло болело, а содранные до крови кончики пальцев дергало. Я знаю лишь, что меня тогда волновали две проблемы: как бы дать легким передышку, а плоту не позволить перевернуться.