— Парафия-шмарафия, — заговорила вторая пара ботинок, до сих пор лишь громко сопевшая. — Пошли, лаборант, нам ещё шкаф твой со стеклом на третий этаж переть.

— Ну, удачной поездки, — сказали туфли и удалились вместе ботинками.

Когда смолкли звук шагов и сопение, Индеец прошептал:

— Сюда давай, школьник.

Тимур ногами выпихнул наружу рюкзак, вылез и встал со стороны раскрытого багажника, заполненного ящиками и свертками.

— Растафарыч, значит? — спросил он. Индеец нервно накручивал косичку на палец.

— В гараж иди, там лестница и люк наверх. Я его открыл, лезь туда.

— Зачем мне в люк?

— Затем, что по крыше через ограду переберёшься. В этом месте колючка подрезана, туда ныряешь — и наружу.

Расстегивая куртку, Тимур покачал головой:

— Мне наружу не надо. Мне внутрь надо, в Зону. Куда прятаться?

— Экий ты тормоз несусветный! Да ты что, не слышал, о чем мы с кентами базарили? Не один я еду. И вообще — я тебя не знаю. И убери лавэ свое, не повезу, сказал. — Он отпихнул руку Тимура, в которой тот сжимал двести евро. — Лезь в люк, школьник, не гневи Маврикия.

— Никуда я не полезу, Растафарыч. Показывай, где у тебя в тачке схрон.

— Мазафака штопаная! Тебе совсем соображалку снесло? Я против насилия, но всякому терпению есть предел! — Закусив кончик дреды, Растафарыч худой рукой несильно толкнул его в грудь.

Банкноты полетели на землю вместе с кепочкой, когда Тимур перехватил его локоть и рванул вбок. Развернув водителя, взял за дреды на затылке и нагнул так, что тот лбом стукнулся о порог багажника. Запястье его оказалось прижато к спине между лопаток.

— Слушай, хиппи долбаный! — прошептал Тимур, нагибаясь к его уху. — Хватит борзеть! Я тебе плачу сейчас двести евро и двести — когда привезешь меня. Либо закладываю тебя твоему начальству.

— Тогда и сам спалишься! — хрипнул Растафарыч.

Тимур отпустил дреды, удерживая водителя одной рукой, второй полез под куртку, достал пистолет и сунул ему под нос.

— У меня ситуация безвыходная. По эту сторону ищут менты и бандиты, и я здесь по-любому не останусь. Если ты сейчас откажешься меня везти — вылезу через люк, позвоню в НИИЧАЗ начальнику службы безопасности и заложу тебя. И капец тебе полный настанет. Выбирай.

— Врёшь!

— У меня другого выхода нет, понял? Не вру.

— Отпусти, школьник! Я против насилия!

— Ты против, но я-то нет. — Тимур разжал пальцы и слегка отступил, пряча пистолет за ремень.

Растафарыч выпрямился, потирая руку.

— Что, и правда ищут тебя со всех сторон?

— Ищут.

— Эх, завещал Маврикий нам помогать ближнему и дальнему своему безвозмездно… Так сколько платишь?

— Сказал же: двести евро, потом ещё двести…

— Я баксами беру. И всё сразу — пятихатку то есть. И это без вещей, только те, что на себя можно повесить, а у тебя рюкзак.

— Нет у меня баксов. Четыреста евро — нормальная цена. Хорошо, отдам тебе их сразу, но рюкзак тоже возьмёшь.

— Ну и борзый ты, школьник. Некуда мне его сунуть.

Сквозь открытый багажник Тимур заглянул в салон микроавтобуса.

— Ничего, найдёшь место. Вон под сиденья положи. Держи деньги.

Он подобрал упавшие купюры, достал из кармана ещё две сотенных и отдал Растафарычу, который свернул их аккуратным квадратиком и сунул в мешочек на шее.

— Куда прятаться? — спросил Тимур.

Из-за гаража донеслись голоса, и он схватил свой рюкзак.

— Куда?

— В салон давай!

Растафарыч распахнул заднюю дверцу и первым нырнул внутрь. Кроме водительского, здесь было семь сидений, а у бортов к полу привинчены длинные узкие ящики из жести с запорными скобами. В одном, раскрытом, рядком лежали картонные коробки с одинаковыми штемпелями на крышке. Растафарыч распахнул второй — там валялось свернутое одеяло, дно покрывала войлочная подстилка.

Звук шагов и голоса приближались.

— Сюда ложись. Закопать тя в конопле, не тормози, школьник!

— Ты что, людей в этом ящике возишь? — удивился Тимур.

— А где мне их, вместо плюшевого мишки под зеркалом вешать? Институтские машины не обыскивают. Ну, лезь!

Голоса стали ещё громче, один из них показался Тимуру знакомым.

— Чтоб вы сдохли, дурни! — услышал он и, похолодев, мимо присевшего на заднее сиденье Растафарыча сунулся к ящику. — Я там не задохнусь?

— Дырки просверлены, даже наружу смотреть можно. На спину ложись, так…

— Рюкзак мой спрятать не забудь.

— Спрячу. Главное, молчи всю дорогу и особо не шевелись там. Чихнуть не вздумай. Ехать нам часа три, да полчаса на Периметре. На бок можешь повернуться, но осторожно.

Совсем рядом другой знакомый голос произнёс:

— Да если хлопец прыткий очень, так что нам делать было?

Когда Растафарыч нагнулся, чтобы захлопнуть крышку, улёгшийся на спину Тимур схватил его за шиворот, притянул поближе и прошептал:

— Ты помни — у меня ствол. Если ты меня в дороге сдать решишь, я тебя пристрелить успею.

— Не хипишуй, мэн, Растафарыч слово держит. Попробуй занайтовать там, только не храпи. — Водитель сбросил руку Тимура и захлопнул крышку. Глухо стукнули запорные скобы.

* * *

Младшего Шульгу они не нашли — то ли успел свалить из городка, то ли запрятался где-то в подвале или на огороде в бурьяне и носу не казал наружу. Зато когда «патриот» в очередной раз миновал бульвар, где к тому времени собрались почти все тачки местной милиции, из-под сломанной скамейки вынырнули Огонёк с Жердем, и Филин, сидящий на заднем сиденье рядом со Шрамом и Лысым, закричал водителю:

— Тормози! Тормози, вон хлопцы мои бегут!

Жердь уселся впереди, маленький лёгкий Огонёк кое-как втиснулся позади, и хотя «патриот» был широкий, там сразу стало очень тесно.

— Где он? — спросил Филин у подчиненных. — Где Шульга?

— Не знаем, — ответил Огонёк. — Второй раз упустили.

Филин уважал поджигателя за то, что тот не ведал стыда и страха. То есть абсолютно. Вот сейчас, к примеру, — любой другой бандит, включая Жердя и первого филинского помощника Боцмана, стал бы отводить глаза и оправдываться, а этот так прямо и рубит правду: упустили, причем дважды. За это Филин не стал бить его, хотя, когда Жердь, обернувшийся с переднего сиденья, попытался что-то сказать, вмазал ему кулаком по ребрам, отчего Жердь скривился и закатил глаза.

— Чё стонешь? — брюзгливо спросил Филин. Жердь отвернулся, и Огонёк пояснил: