— Заходи. — Бобровский открыл дверь. — Квартира-то твоя теперь. Правильно?

Никита на это ничего не ответил. Зашёл в прихожую и снял кроссовки. Пока Бобровский стаскивал свои похоронные ботинки, Никита шустро обошёл квартиру, осмотрел добычу.

— Тебе батя про ремонт говорил? — крикнул Никита с кухни.

Бобровский услышал, как открылась дверь холодильника.

— Говорил.

Дверь холодильника закрылась. Никита вышел с кухни.

— Ну ты не возражаешь, если я завтра привезу бригадира?

— Какого бригадира?

— По ремонту, старина, по ремонту. Мой приятель. Гена. Белорус. Посмотрит фронт работ и по деньгам прикинет.

— Квартира твоя, — повторил Бобровский и зашёл в ванную.

Шишка на лбу оказалась не такой уж и страшной. Размером с маленькую сливу. Но было много ссадин и мелких царапин на лице. Бобровский долго умывался, намыливая руки, лицо и шею. Потом сунул голову под кран и держал несколько минут под прохладной водой. Стало получше. На одну сотую.

Никита ждал его в комнате. Он сидел на диване и смотрел телевизор. Шёл сериал про парализованного следователя, который раскрывал преступления, не вставая с кровати. У него было несколько придурковатых помощников, выполнявших различные задания. Минут пять Бобровский и Никита сидели рядом и молча пялились в экран.

— На девять дней поедешь к Насте? — спросил Никита, не отрываясь от телевизора.

— Да, наверно, — ответил Бобровский. — Это когда? Воскресенье?

— Кажется. Надо посчитать.

Следователь в это время звонил своему помощнику и давал указания: «Нужно проникнуть в квартиру подозреваемого и произвести выемку улик».

— Никита, — позвал Бобровский. — Ты про Настин кредит что-нибудь знаешь?

— Какой кредит?

— Значит, не знаешь?

— Первый раз слышу, старина, первый раз слышу. — Никита посмотрел на Бобровского ясными голубыми глазами. — Я Настю очень любил, ты знаешь.

Бобровский в этом сомневался.

— Но общались мы мало, старина, мало общались. У меня семеро по лавкам, работа, то, сё, пятое, десятое. Да и у вас своя жизнь. Глянь-ка, что творят!

Помощник следователя проник в квартиру, но угодил в ловушку. Полуголая баба приковала его к батарее наручниками. Стащила с него штаны.

— Мне звонили коллекторы, — сказал Бобровский. — Это они меня избили. Я не знаю, что делать.

— В милицию иди, — сказал Никита. — Это рэкетёры. Побои надо снять. И заявление в ментовку. Ты прям как маленький.

Полуголая баба била помощника следователя плетью.

— Ладно. Посмотрим.

— Ты в понедельник съезжаешь? — спросил Никита между делом.

— Получается, так, — пробормотал Бобровский.

— Нашёл, где устроиться? Вообще какие планы?

— Не нашёл. И планов нет.

— Я тебе помогу. Есть вариант.

— Правда?

— У меня есть подвязки.

— Подвязки? — переспросил Бобровский.

— Ну подвязки, завязки, связи. Запиши адрес. Это то, что тебе надо.

— Серьёзно?

— А с чего бы мне шутить, старик? Ручка есть?

Бобровский взял со стола авторучку. Это была Настина авторучка. Она лежала всегда рядом с ноутбуком. Никита продиктовал адрес. Бобровский записал на титульной странице книжки. Настиной книжки. Она тоже лежала рядом с ноутбуком. И называлась «Ты можешь!». Бредовое какое-то название, подумал Бобровский.

— Съезди туда обязательно, — сказал Никита.

— А что мне сказать?

— Кому?

— Тому, кто там будет.

— Сам всё поймёшь. Это же не загадка и не шутка, старина. Там тебе помогут.

Никита встал.

— Время позднее, пойду.

— Хорошо.

— У тебя в холодильнике шаром покати.

— Куплю что-нибудь, — сказал Бобровский.

— Правильно. А то ты тощий, как палка.

Никита надел кроссовки.

— Знаешь, в чём сила?

— В правде? — спросил Бобровский.

— В еде. Это топливо, старина, топливо для тела. Для сильного тела. Посмотри на меня. Кто меня остановит?

— Пуля?

— Какая ещё пуля?

— Дура, — ответил Бобровский. — А штык — молодец.

Никита осторожно, чтобы не разрушить своё хлипкое гнездо, почесал макушку.

— Сходи в травму, сними побои. И голову проверь. Наверняка сотрясение. Вон какой фуфел над бровью.

Бобровский дотронулся до лба.

— Чао-какао! — сказал Никита и вышел.

На улице он достал мобильник и набрал номер мамы.

— Чего там? — спросила Лариса Ивановна.

— Нормально всё. В понедельник съезжает. Я завтра Гену хочу привезти.

— А про кредит спрашивал?

— Он сам и спрашивал. А я что? Иди в ментовку, говорю.

— И?

— Не знаю. Его избили.

— Кто?

— Да чёрт его знает. Может, асфальтная болезнь. Может, гонит он всё.

— Ой, неспокойно мне, зайчик, — сказала Лариса Ивановна.

— Не волнуйся, мама. Если что, я ему нашёл место, где устроиться.

— Ты очень добрый мальчик.

— Мне тридцать семь, мам.

— Для меня ты всё равно мальчик. Завтра позвони.

Никита нажал отбой и порылся в контактах. Долго никто не отвечал. Потом раздался сонный голос.

— Слушаю.

— Кри-кри, милая, ты что, спишь?

— Кто это? — спросила Кристина.

— Твой одуванчик. Ты свободна сейчас? Я недалеко.

— Я ужасно устала.

— Ну, пирожочек мой, я так соскучился!

— У меня нет сил.

— На других они у тебя есть.

Кристина отключилась.

Никита сел в машину. И поехал домой. Он злился. По пути Никита зашёл в супермаркет и купил пельмени, чипсы, копченую колбасу, ведёрко майонеза и киевский торт. Еда утешила его.

Над входом в отделение висел большой, немного грязный российский флаг. Белая полоса от пыли стала серого цвета. «Интересно, — подумал Бобровский, — его стирают иногда? Или он просто висит и висит? Может, флаг снимают по расписанию и вывешивают новый? А этот куда? Списывают в утиль?»

Бобровский нервничал. В голову лезли глупые мысли. Он почти не спал прошлой ночью. Думал о Насте, о деньгах, о коллекторах, о Никите. Тот перезвонил через пару часов после того как ушёл. Сказал, что привезёт своего бригадира завтра вечером. А перед этим звонил Герман и поинтересовался успехами. Бобровский молчал.