На вершине крутого черного берега появилась Самара. Сегодня это большой город с более чем 100 000 жителей, впрочем, малоинтересный и убогий. Однако его расцвет еще впереди, поскольку через него проходит Транссибирская железная дорога, которая вскорости достигнет Оренбурга и Туркестана. Земли вокруг Самары очень плодородны, поэтому она является крупным поставщиком злаков, соли и кож.

Сразу же по прибытии наш пароход атаковали комиссионеры, грузчики, монашки и нищие. Пробившись сквозь продавцов молочных продуктов, яиц, фруктов и солений, я вышел на главную улицу, по которой проследовал до Алексеевской площади[122], где высится статуя царя-освободителя Александра II[123], и оказался в старом городе. Я видел немало старинных городов, некоторые из которых были просто восхитительны. Но старая часть Самары совсем иная: в ней все деревянное – и дома, и ворота, и прогнившие дощатые тротуары, проваливающиеся под ногами грузных пешеходов. Затем я увидел реку Самара, текущую в овраге мимо грязных, отвратительного вида домов. Городской парк, маленький, пыльный и уродливый, окружала полуразрушенная изгородь. Выйдя из него, я отправился за город, на кумысную станцию. Кумыс – это забродившее кобылье молоко, которым питаются все азиатские кочевники, и, по признанию европейских врачей, обладающее лечебными свойствами. Больные чахоткой и страдающие заболеваниями желудка петербуржцы и москвичи приезжают лечиться кумысом к местным кочевникам, или к врачам, содержащим кумысные станции в азиатской части России наподобие самарских. В Самаре эти заведения весьма приличные.

Я вернулся на пристань весь в пыли. Церковные здания не произвели на меня никакого впечатления, и только театр показался красивым. На главных улицах имеются магазины. Над гостиницей, где, вероятно, говорят по-французски, висела вывеска «Ресторан», чуть дальше принимал заказы портной с немецкой фамилией, который почему-то выдавал себя за парижанина.

Внезапно я оказался в толпе крестьян. Изможденные, они медленно тащились по дороге, держа в руках арбузы, хлеб и огурцы.

– Куда ж вы идете? – спросил я у одного из них.

– В Сибирь, батюшка, в Сибирь, мы – переселенцы.

– А куда в Сибирь-то?

– Да черт его знает, – ответил мне молодой человек, смиренно следовавший за своими родителями искать в Сибири земли попросторнее да поплодороднее, чем в России.

Я дошел с крестьянами до вокзала, где они должны были сесть на поезд; с пристани шла еще одна их партия. Им предназначался отдельный состав, который должен был доставить их в место добровольной ссылки.

Русские крестьяне, желающие переселиться в Сибирь и получив на то разрешение, предварительно посылают в азиатскую Россию делегата либо от каждой семьи, либо от всей деревни. Иногда ими бывают старики, иногда молодые люди, а однажды таковым была даже женщина. Начальник переселенческого пункта в Челябинске, городе на азиатском склоне Урала, встречает этих разведчиков и спрашивает, где его земляки хотят определиться. В случае наличия свободных земель начальник разрешает им их посмотреть. Если местность им понравилась, то землю на два года передают переселенцам; по истечении этого срока ее можно передать другим лицам. Женщины не имеют на нее права, но всем лицам мужского пола, включая детей, власти выделяют по пятнадцать десятин, то есть около шестнадцати гектаров.

Когда эти разведчики возвращаются в родную деревню, начинается подготовка к переезду; все, что не могут увезти, распродают, а остальное грузят на телеги. Некоторые берут с собой лошадей, другие продают свою живность и отправляются в путь налегке, а прибыв на место, покупают ее дешево, ведь в Азии скота бывает в избытке. Раньше, когда железной дороги в Сибири не было, приходилось месяцами добираться туда на телегах, судах и даже пешком, спрашивая у всех встречных, далеко ли им до цели, которая на самом деле находилась еще в двух-трех тысячах километров. Изнуренных и павших духом путников косили болезни, а массовые эпидемии брюшного тифа и дизентерии, принесенные ими, не раз истребляли население Западной Сибири. Сегодня переселенцам выделяются отдельные поезда, детям до десяти лет проезд бесплатный, а цена взрослого билета доступна каждому: чтобы доехать, например, из Москвы до Омска, а это примерно две тысячи девятьсот километров, нужно заплатить четыре рубля, то есть почти одиннадцать франков. Правда, при этом рассчитывать на комфортную поездку не приходится.

Переселенцы собираются в Челябинске, откуда отправляются в Сибирь; раньше за лето их набиралось тут до двухсот тысяч, сейчас этот поток поубавился, ибо пригодной сибирской земли, несмотря на обширность этого края, для всех не хватает, и так будет до тех пор, пока власти не договорятся с киргизскими кочевниками и бурятами Забайкалья.

Переселенцы, а среди них есть малороссы, великороссы и белорусы, прибалтийские немцы, поляки, армяне и даже чуваши, мордва и пермяки, прибывают в Сибирь главным образом весной. Во многих городах Сибири для этих людей вблизи вокзалов построены бараки. Канцелярия начальника переселенческого пункта обычно представляет собой деревянный сарай или юрту, а контора располагается в старом вагоне. Рядом стоят амбары, избы и фельдшерский пункт. Задержка с отправкой багажа, забывчивость или потеря документов, усталость или болезни вынуждают переселенцев задерживаться. За их здоровьем следят врачи. Поезд, стоявший на самарском вокзале, как раз предназначался для переселенцев и был снабжен отдельным вагоном-госпиталем.

На набережной сидели и лежали на своих узлах изможденные крестьяне. Несмотря на традиционную русскую смиренность, они не могли скрыть своего волнения: на старом месте было тяжело, но привычно, а что ожидает их впереди? Мужчины старались не подавать виду, но женщины показались мне подавленными и опечаленными. Рядом беззаботно играли мальчишки двенадцати-пятнадцати лет, малышня держалась за своих матерей, и в ее глазах я заметил неосознанный страх.

– Уезжают десятки тысяч, но некоторые через год вернутся обратно больными, подавленными и разочарованными, – информировал меня чиновник.

Однако в европейской России места нет, и их не принимают обратно. Но и в азиатской стороне переселенцам бывает нелегко. Да, им дадут много земли, но ведь ее еще нужно обработать, это вам не луга, а болота, леса и прогалины! Необходимо построить избу. Мужчине в этом плане легче, а вот женщина будет страдать по родной стороне, по брошенным там родителям, по умершим или оставленным из-за болезни в дороге детям, она станет тосковать и на ее глазах всегда будут слезы. И каково от этого мужику? А тут еще неурожай, голод.

Наконец, в Сибири можно столкнуться с жестоким и дурным населением: нельзя забывать, что здесь множество каторжников и их потомков, воров и бродяг. Да и сибирские казаки зачастую обращаются с крестьянами как с покоренными туземцами. Нередко женщины со слезами на глазах жаловались мне на свою долю:

– Да, у нас все есть, нам здесь