его наиболее ревностным проповедником стал в начале XIX века уже упомянутый мистик и реформатор масонства Фабр д’Оливе134, учениками которого были столь почитавшиеся в России оккультисты де Гуайта, д’Альвейдр и Э. Шюре135.

Так или иначе, мы можем говорить об определенном, хотя и ограниченном воздействии, которое оказали каббалистические идеи, образы и символы на русских символистов – и на их мировоззрение, и на их творчество. Восприятие каббалы некоторыми из них было оригинальным и самобытным, что мы увидим в случаях Андрея Белого и Максимилиана Волошина. Приведем еще несколько примеров.

Легенда Серебряного века, Александр Михайлович Добролюбов (1876–1945?), декадент и поэт-символист, религиозный мыслитель и основатель секты, просуществовавшей не менее 30 лет, в своей «Книге невиди́мой» (1905) достаточно неожиданно цитирует… Сэфер ѓа-Зоѓар, каббалистическую «Книгу Сияния», главное сочинение еврейского мистицизма:

«Все исходит из Слова, все возвращается в Слово и опять в Него поднимается, и Слово есть Бог». Из Зохора (одной из книг тайного ученья евреев – Каббалы)136.

Собственно говоря, эта цитата, отсылающая также к первым словам Евангелия от Иоанна, представляет собой эпиграф к одной из глав книги Добролюбова. Было непросто установить ее происхождение. По всей вероятности, она была заимствована из книги «Aberglaube und Zauberei von den ältesten Zeiten an bis in die Gegenwart» (1898) датского психолога Альфреда Г. Л. Леманна (1858–1921), ученика Вильгельма Вундта. Это сочинение вышло в 1900 году в русском переводе под названием «Иллюстрированная история суеверий и волшебства от древности до наших дней». Автор этой вполне научной книги (сегодня мы бы отнесли ее к области религиоведения или психологии религии) последовательно рассматривает различные формы эзотерической теории и практики в разные времена и у разных народов: астрология, алхимия, магия, хиромантия, каббала, гипноз, лунатизм, спиритизм и телепатия… Один из ее разделов, «Святая каббала» («Die heilige Kabbala»), посвящен еврейскому эзотеризму137. В нем мы читаем (цитируем русский перевод, которым, скорее всего, пользовался Добролюбов):

Мы начнем с Сефер Ецира, который является как бы введением к Зехеру138. Сефер Ецира – «книга о происхождении» – приписывается патриарху Аврааму; произведение это представляет собой как бы его наблюдения над жизнью. Начало ее вполне понятно и для нашего времени; путем наблюдения окружающего мира, его порядка и общего единства патриарх приходит к вере во всемогущего Бога, сотворившего все. <…> Естественные средства человека для обмена мыслей, т. е. слова, или наши названия вещей, сливаются с самими вещами и заступают их место. В слове лежит все, из слова исходит все, и «слово есть Бог», говорит Сефер Ецира139.

Нет необходимости обращать внимание на то, что Сэфер йецира вовсе не является «введением» к Зоѓару, что в ней мы не найдем указанной формулы, а также на то, что Добролюбов то ли перепутал здесь два этих сочинения, то ли последовал неправильному мнению Леманна о том, что первое является частью второго. Важно другое: мы видим, что каббала (можно, конечно, поставить это слово в кавычки) становится важным, принятым, цитируемым учением в сочинениях склонных к мистицизму символистов.

Мы не найдем у Леманна аналогов еще одному фрагменту в книге Добролюбова, в котором он пересказывает якобы каббалистическое толкование видения Колесницы (Меркавы) в Книге Иезекииля:

Огненная колесница, или Меркаба Иезекииля по Каббале.

Что это, Господи, что Ты взошел на колесницы Твои спасительные? От дуновения Твоего ринулись воды, Ты проложил дорогу чрез море великих вод.

И поднялись пламенные колесницы. Имя Его Вездесый. И оне с Ним. Колеса их как алмазы, как молнии, как вихрь, как вино, как серебряный звон весенних листьев, как незримые чудесные побеждающие звуки, как музыка звезд и морей и небес, как беседа ангелов в глубине души, как ожерелье, как радость чистых сестер.

Из конца в конец мира в час победы в день прилива стремятся колесницы молний.

На огненной колеснице сгорит вся тень, вся плоть, весь видимый мир, все это жизнесмертное виденье. И брат наш серафим с лицом пламенным и совершенно открытым – без покрывала воскликнул: это огненная колесница всемирного сожаления и торжества!140

Описания Божественного Престола, или Колесницы, восходящие к Иез. 1:4–28, действительно сыграли важнейшую роль в истории еврейского эзотеризма, да и еврейской мысли в целом. С ними связана ранняя мистическая традиция «восхождения» к небесным дворцам (ѓейхалот) и Престолу Славы, получившая название Маасе Меркава (Деяние Колесницы) и породившая Сифрут ѓейхалот (Литературу Чертогов, II–VII века н. э.), которая оказала сильное влияние на средневековую каббалу. В текстах этой традиции, скажем, в Третьей (еврейской) книге Еноха можно обнаружить фрагменты, сходные с тем, который приводит Добролюбов141. Но где он обнаружил этот текст? Есть ли он плод его собственного творчества, основанный на библейских текстах книг Исаии, Иезекииля, Откровения Иоанна Богослова? Пока что мы не можем ответить на эти вопросы.

К числу наиболее увлеченных каббалой символистов можно отнести Бориса Алексеевича Лемана (псевд. Дикс; 1882–1945), поэта-символиста, искусствоведа, музыканта, ученого-востоковеда142, убежденного эзотерика на протяжении большей части своей жизни, мартиниста, одного из организаторов Русского антропософского общества. Леман занимался изучением иврита и даже писал В. И. Иванову шутливые письма псевдоеврейской графикой, подписываясь «Борух Леман» (подобно П. А. Флоренскому, в молодые годы писавшему записки и стихотворения с помощью ивритских букв143), а также серьезно интересовался темой еврейского мистицизма. Маргарита Волошина-Сабашникова вспоминает о 1909–1910 годах:

В то время я жила, замкнувшись в себе, только Борис регулярно посещал меня, знакомя с учением о числах, как оно дается в Каббале; это было его духовным путем144.

Рис. 5, 6. Журнал «Изида» и объявление о неосуществленной публикации Бориса Лемана. 1911

Об интересах Лемана мы узнаём и из воспоминаний Алексея Дмитриевича Лебедева (1888–1974), химика и антропософа, неоднократно встречавшегося с Р. Штайнером в Германии в 1906–1910‐х годах, а в 1920‐х годах входившего в антропософскую группу Б. А. Лемана и Е. И. Дмитриевой (Черубины де Габриак). Эти воспоминания были записаны с его слов незадолго до его смерти:

В 1910 году Алексей Дмитриевич был студентом в Германии. Встречался с Марией Яковлевной145, и она дала ему адрес Васильевой в Петербурге, на Васильевском острове, как интересующейся Штейнером. У нее Алексей Дмитриевич встретился с Борисом Алексеевичем Леманом. Елизавета Ивановна и Борис Алексеевич побывали у Доктора146, но