В понедельник после апрельского Золотого кубка двое постоянных жокеев Цыгана Джо, как обычно, приехали к нему на конюшню на утреннюю проездку и тренировку лошадей.

Цыган Джо окинул взглядом их угрюмые физиономии и деловито сказал:

— Как вы, вероятно, уже догадались, отныне моим главным жокеем будет Рыжик Милбрук. Ты, Дэви, можешь остаться у меня в качестве рабочего жокея — рабочий жокей из тебя неплохой, — с тем чтобы время от времени замещать Рыжика на скачках. Впрочем, если желаешь, попробуй поискать себе работу главного жокея у другого тренера.

Дэви Рокмен молча проглотил обиду. Должность главного жокея Цыгана Джо ставила его достаточно высоко в скаковой табели о рангах. А перестановка, произведенная тренером, означала не только понижение в должности и существенное уменьшение доходов, но и, главное, конец его успехам у баб. Дэви привык пользоваться своим положением для того, чтобы властвовать над женщинами. Ему нравилось небрежно похлопать девицу по щечке, нравилось, чтобы его молили о любви… Нравилось чувствовать себя высшим. Дэви часто расхаживал в своих жокейских сапогах, считая их символом мужественности.

Найти другую такую же работу? Легко сказать! Хороших конюшен, где требовался бы главный жокей, не так-то много. Дэви Рокмен впервые осознал, что Цыган Джо действительно ни с того ни с сего решил понизить его, Дэви, в должности, и ощутил первый прилив убийственной ненависти.

— А как же я? — агрессивно спросил Найджел Тейп.

— Как раньше, — лаконично ответил тренер.

— Что, подбирать крошки? Это несправедливо!

Цыган Джо пожал плечами.

— Жизнь вообще штука несправедливая. Ты разве не замечал?

Древнее чутье Цыгана Джо не подвело. Его расчет оправдался самым блестящим образом. Дело шло к лету, а Рыжик Милбрук и лошади Цыгана Джо взаимно заводили друг друга на скаковой дорожке и выигрывали приз за призом. Не успевали заглохнуть овации по поводу одной победы, как тут же подходила очередь новой. Владельцы лошадей были в экстазе; конюшня Цыгана Джо каждый день пополнялась новыми питомцами. К августу, когда наступил разгар нового десятимесячного сезона стипль-чеза, тренеру пришлось снять множество новых денников. Рыжик, беззаботно посвистывая, мчался от успеха к успеху. Миновала осень. Казалось, Рыжик просто не способен проигрывать. Он возглавлял список ведущих жокеев.

Родители смирились с его профессией «продажной женщины» и даже повсюду хвастались своим замечательным сыном, но старшие незамужние сестры Рыжика завидовали его славе. Он по-прежнему жил в фамильном особняке в Лондоне. Утонченная матушка Рыжика не любила сельской местности и не желала бороться с плесенью в каком-нибудь старом деревенском коттедже. Рыжик мирился с ее лондонским комфортом, поскольку рассчитывал купить себе дом на свои деньги. Это не значит, что он собирался поселиться бок о бок с Цыганом Джо. Жокей и тренер по-прежнему оставались настолько же чужими друг другу, как и до своего знакомства в Сэндауне. Но возникшая между ними таинственная связь никуда не делась. Они по-прежнему заговорщически улыбались друг другу — но никогда не выпивали вместе.

Рыжик Милбрук — дружелюбный, простодушный, открытый и щедрый — мало общался с прочими жокеями, которые относились к его блестящему таланту с легким ужасом. Он беспечно игнорировал злобу, горящую в глазах Дэви Рокмена и Найджела Тейпа, во всем подражавшего своему приятелю. «Ведь благодаря тому, что лошадей в конюшне прибавилось, Дэви Рокмен по-прежнему участвует во многих скачках, — наивно рассуждал Рыжик. — Конечно, сливки снимает не он, и в газетах о нем теперь пишут редко… Но ведь я же не виноват, что Цыган Джо выделил меня и предоставил мне такие возможности!»

Рыжик не понимал, что больше всего Рока бесил полный крах собственной личной жизни. А сам Рок не понимал, что женщин отпугивает прежде всего его постоянное брюзжание. К Рыжику впервые в его жизни начали клеиться девицы. Рыжика это только забавляло. И его беззаботная улыбка только сильнее разжигала ярость поверженного соперника.

В декабре Дэви Рокмен упал с лошади и повредил себе ногу. Рыжик Милбрук прислал ему письмо с выражением сочувствия. Рок счел письмо оскорблением и не ответил.

Рыжик Милбрук оставлял машину на улице, рядом с лондонским домом своих родителей. Отсюда он и выезжал в те дни, когда направлялся на скачки. Обычно он сворачивал на север, на шоссе, которое, миновав высокую чугунную ограду, выводило на лужайки Гайд-парка. Дорожки, купы вечнозеленых кустарников, скамеечки для усталых пешеходов. На шоссе было несколько светофоров: чтобы пешеходы могли беспрепятственно через него переходить, а машины — сворачивать направо. И Рыжик частенько попадал на красный свет. Он терпеливо дожидался зеленого сигнала, слушая музыку по радио.

Однажды в декабре, в пятницу утром, пока Рыжик, мурлыкая себе под нос, дожидался зеленого света, к машине подошел человек и постучал в окно со стороны пассажирского сиденья. Одет он был как турист, и в руке у него была большая схема Лондона, в которую он выразительно тыкал пальцем.

Рыжик Милбрук нажал на кнопку и любезно открыл окно — оно опускалось с помощью электропривода. Турист предупредительно просунул схему в окно машины.

— Простите, — сказал турист, — скажите, пожалуйста, как пройти к Бэкингемскому дворцу?

Рыжик мельком отметил, что человек говорит с иностранным акцентом. Француз, наверное… Жокей наклонился к схеме.

— Идите через… — начал он.

И тут Эмиль Жак Гирланд его застрелил.

По правде говоря, убивать Эмилю нравилось.

Он гордился тем, что умеет уложить свою жертву так быстро и чисто, что та даже испугаться не успеет. Если бы Эмилю довелось увидеть расширенные от страха глаза или услышать отчаянные мольбы о пощаде, он счел бы это крупным провалом в своей работе. Возможно, кое-кто из киллеров наслаждается ужасом жертвы. Но Эмиль был добр. По меркам убийцы, конечно.

Рыжик Милбрук был полностью поглощен разглядыванием схемы, которую Эмиль держал полуразвернутой в левой руке. Он не успел заметить, как из-под складок схемы высунулся девятимиллиметровый «браунинг» с надежным глушителем. Быстротой и ловкостью в обращении с оружием руки Эмиля не уступили бы рукам любого фокусника.

Раскаленная пуля прикончила Рыжика Милбрука мгновенно. Он ничего не почувствовал, ничего не понял, не издал ни звука. Легкий хлопок «браунинга» был заглушен музыкой, гремевшей из приемника.

Эмиль спокойно убрал схему, спрятав под ней пистолет. Кивнул в знак благодарности — на случай, если кто-то смотрит, — и мирно удалился.

Он неторопливо прошел по дорожке, свернул в кусты и успел уйти довольно далеко, прежде чем услышал позади нетерпеливые гудки. Убийца знал, что красный свет сменился зеленым, но одна из машин осталась стоять на месте, мешая движению. К тому времени, как раздраженные водители обнаружили кровь и осколки черепа и подняли крик, Эмиль уже успел выйти из парка и сесть в машину. А когда на место преступления прибыла столичная полиция, Эмиль уже был на полпути к Дувру. Он возвращался во Францию.