не рухнут, то есть пока хозяин живёт, и дом стоит. А умер да опустел дом — тут ему и конец.

Пожалуй, это верно. Вон избушка Анны Плетнёвой того и гляди повалится. Но стоит! И будет стоять, покуда хозяйка в ней: там подопрёт брёвнышком или колышком, тут щель или дырку заткнёт…

— Вот и государство так: только хозяином сильно, — говорил Колошин, подводя базу под своё излюбленное рассуждение.

На этот счёт у Вани своё мнение.

«Вот так и с людьми, — думал он. — Выживают смиренные да терпеливые, а гордые да чванные, да те, что высовываются, кому больше всех всегда надо — эти погибают… Но ведь именно о них память остаётся! Только о них».

В гибели лучших лучкинских домов виновата злая сила, властвовавшая над этой землёй. Она по умыслу, конечная цель которого неведома, погубила домовитых хозяев. Те хозяева были подобны опорам мост; на них держался родимый кров каждого и вся деревня в целом, и самой небо над нею; их подрубили, и вот небо обрушилось…

От Даниловых пней Ваня взял, вроде бы, верный курс — по тропинке должен был попасть прямо к крыльцу Шурыгиных, но вместо этого упёрся в стог сена… стог этот — чей? Рядом оказались ворота — он узнал их: это Махонин дом. Ну, что ж, и это кстати: небось, Махоня знает, как там, у Шурыгиных. Уж конечно, наведалась к ним, не утерпела; ребятишки Верунины считают её за родную бабку.

Настасья Махонина — старушка небольшого росточка и словно бы сдобненькая — румяная, как пышечка. Она ко всем благорасположена, всегда чем-то обрадована, охотно улыбается и смеётся.

Ворота её двора были заперты, но рядом дверь черного хода чуть-чуть приотворена: должно быть, её пытались открыть изнутри, но не осилили. Ваня протиснулся через эту дверь; вот он сейчас войдёт в избу, и Махоня поведёт очередное: «Вхожу давеча, а он и сидит на подоконнике, гераньку нюхает…» — «Кто?» — «А как тебе сказать…».

В темноте двора вдруг кто-то горячо дохнул Ване в лицо и лизнул в щеку: Махонина Зорька узнала его и выразила таким образом своё дружеское расположение.

— Заикой меня сделаешь, — укорил он её.

Небось, хотела сказать: помнишь, мол, как мы вместе паслись летом у Селивёрстова холма?.. «Ну, это ты паслась, а не я». — возразил ей Ваня, нащупывая ногой ступени лестницы. «Мы вместе, — не согласилась Зорька, — и другие коровы тоже». — «Да ладно! — отмахнулся Ваня. — Ишь, нашла друга…» — «Как тогда было хорошо! Ласковое солнышко, теплый ветерок, зеленая травка… А сейчас, вишь, снегу навалило, сиро, темно… Скорей бы весна, верно?» — «Да уж знамо, весной лучше!» — «Скажи хозяйке, чтоб пойла принесла». — «Скажу».

Такой, надо полагать, состоялся у них разговор, пока он пробирался в темноте по черному ходу.

2.

Махоня сидела при керосиновой коптилке и вязала. Встретила его так, словно он на минуту отлучился и вот вернулся.

— Дверь прикрывай плотнее, а то холоду напустишь.

Она была в двух кофтах, надетых одна на другую, а поверх овчинная душегрея, неловко скроенная и грубо сшитая. — В таком наряде Махоня была «вдвое себя толще». На полу раскатились клубки шерстяных ниток; прялка с колесом стояла рядом, на лавке. В ней кудель. Пахло в избе овечьей шерстью, дымом дровяным — должно быть, уже пыталась растопить печь.

Огонёк коптилки колебался; живые тени двигались по избе, отчего и всё двигалось, обретая одушевлённость. Великое дело — огонёк. Даже вот такой маленький. Ваня сел на лавку. Оглядываясь. Махоня вязала, сидя за столом… носочки совсем крохотные — для кошки, что ли? С неё станется…

— Ну, что, тёть Насть, скучаем?

— У нас тут не скучно, — тотчас возразила она. — Мне есть с кем поговорить.

Ну вот, начинается…

— Глянь, — Махоня кивнула в сторону кухни. — Видишь, сидит возле залавка?

И верно, там то ли сидел, то ли стоял, поёживаясь, кто-то серенький, большеголовый, ростом не выше деревянной бадьи. То ли шапка у него на голове, то ли волосы так буйно росли — не кудрявые, а этак стожком соломенным; борода с проседью, начиналась от глаз, смиренно моргающих; нос картошечкой торчал из бороды, усы обозначили маленький ротик.

Ваня глазам своим не верил.

Если б не весёлый голос хозяйки, модно бы и испугаться. А так не страх, а… огорошенность, и уж не в первый раз за нынешний день. Это существо повернуло голову, сделало шажок… и смотрело на гостя большими виноватыми глазами.

— Я его Иван Иванычем зову. Вот свитерок ему связала, он надел да и не снимает, понравилось… Иван Иваныч! Ну-ко, выйди, дай на тебя поглядеть. Вишь, гость у нас.

Но Иван Иваныч мелкими шажками подался этак ближе к подпечку и прислонился к ухватам. На нём, верно, был серый свитерок и толстые вязаные чулки. Он чихнул, застенчиво закрылся рукой.

— Иван Иваныч! — опять позвала Махоня; она рада была безмерно, что смогла, наконец, явить постороннему человеку того, о ком раньше рассказывала, а ей не верили. — Да ну-ко выйди, что ты какой невежливой!

Но Иван Иваныч неловко нагнулся и втиснулся в подпечек, громыхнув при этом ухватами.

— Хозяин, — уважительно сказала Махоня. — То веничек возьмёт да и подметёт, то лучинок нащепает на растопку. А только что робок больно. Вишь, тебя боится.

В подпечке опять раздался чих; оттуда выкатилось круглое поленце. На это Махоня выговорила ворчливо:

— Пошто туда забрался? Пылища там… Ну, так тебе и надо: не будешь лазить, куда не след. Сто разов говорила: живи по-людски, чего всё по углам-то тёмным хорониться?

В ответ из подпечка ей что-то было сказано, однако Ваня не разобрал. А сказано было голосом стариковским, тоже ворчливым.

— Я его частенько ругаю, — тихонько сообщила Махоня. — А он тоже на меня поварчивает. Так вот и живём.

3.

Чуть погодя, оказалось, что Иван Иваныч не единственный гость у хозяйки.

— Раньше-то я знала, что они тут, да ведь не показывались! — как бы между прочим, как об обыденном сообщила она. — А вот нынче объявились.

— Кто «они»? — насторожился Ваня.

Махоня только улыбнулась: узнаешь, мол.

Странные звуки послышались на печи за трубой — картавенькое голубиное воркование, голоса вперебой.

— А это у меня две попелушки живут семейно, — сообщила Махоня. — Парочка неразлучная, петь не поют, а так славно меж собой разговаривают!

— Что за попелушки?

— А как тебе объяснить… сказала бы птички, ан не птички: на мордочках у них носы, как у котят, а не клювы, и крылышков по две пары, а сами-то маленьки, со спичечный коробок или чуть побольше.

— Так