Одной из сатирически заостренных иллюстраций претенциозной канонизации ценностей асексуальной культуры может послужить следующий диалог из фельетона И. Ильфа и Е. Петрова тех лет — «Саванарыло». Редактор, предварительно наглухо закрыв дверь (не дай бог, кто-нибудь подслушает), наставляет автора плаката, как следует конструировать женское тело.

Редактор. <...> А вот это что, вы мне скажите?

Художник. Официантка.

Редактор. Нет, вот это! Вот! (Показывает пальцем.)

Художник. Кофточка.

Редактор (проверяет, хорошо ли закрыта дверь). Вы не виляйте. Вы мне скажите, что под кофточкой?

Художник. Грудь.

Редактор. Вот видите. Хорошо, что я сразу заметил. Эту грудь надо свести на нет.

Художник. Я не понимаю. Почему?

Редактор (застенчиво). Велика. Я бы даже сказал — громадна, товарищ, громадна.

Художник. Совсем не громадная. Маленькая, классическая грудь. Афродита Анадиомена. Вот и у Кановы «Отдыхающая Венера»... Потом, возьмите, наконец, известный немецкий труд профессора Андерфакта «Брусте унд бюсте», где с цифрами в руках доказано, что грудь женщины нашего времени значительно больше античной... А я сделал античную.

Редактор. Ну и что из того, что больше? Нельзя отдаваться во власть подобного самотека. Грудь надо организовать. Не забывайте, что плакат будут смотреть женщины и дети. Даже взрослые мужчины.

Художник. Как-то вы смешно говорите. Ведь моя официантка одета. И потом, грудь все-таки маленькая. Если перевести на размер ног, это выйдет никак не больше, чем тридцать третий номер.

Редактор. Значит, нужен мальчиковый размер, номер двадцать восемь. В общем, бросим дискуссию. Всё ясно. Грудь — это неприлично (Ильф, Петров 1961: 188—189).

«Неприличной», откровенно говоря, оказалась не только женская грудь, но и всё то, что связано с сексуальной этикой. Работы почти всего периода характеризуются односторонней идеологизированностью, теоретической тусклостью и фрагментарностью: интерес фокусировался то на венерических заболеваниях и проституции, то на абстиненции и половом воспитании молодежи, то на импотенции и гомосексуализме.

На многие годы проституция как объект исследования для социолога перестала существовать, изучение же отдельных особей женского пола, занимавшихся продажей своего тела, перешло в ведение узких специалистов — криминалистов и венерологов, которые, показательно, для их идентификации применяли всевозможные эвфемизмы.

По А. Н. Игнатову, буржуазные государства не случайно не принимали «эффективных мер по борьбе с проституцией, так как проституция — это порождение общества с классовым неравенством, где роскоши и богатству противостоит бедность и нищета, где женщина не пользуется (по крайней мере, фактически) равными правами с мужчиной» (Игнатов 1966: 7). В то же время, настаивал автор, в Советском Союзе проституция как социальный феномен была изжита, хотя отдельные женщины иногда вступали «в половую связь за плату». Кто же эти изгои? По мнению юриста, они морально опустившиеся, «злоупотребляющие, как правило, алкоголем, женщины, поведение которых грубо нарушает нормы социалистической нравственности» (см.: Там же: 171). Вместе с тем приходилось признавать и случаи вовлечения несовершеннолетних в торговлю телом. Игнатов приводит такой эпизод из судебной практики. Шофер такси познакомился на улице с пятнадцатилетней М., стал периодически приглашать ее на квартиру своей знакомой Н., где устраивал пьяные оргии. Как-то таксист предложил М. вместе с Н. ездить в его машине, знакомиться с мужчинами и вступать с ними в сексуальные связи за вознаграждение. Замысел был реализован. Факт налицо — комментарий излишен.

Последовательно проводя указанную концепцию, законодатель отказался от уголовного преследования лиц, занимавшихся, по сути, продажей тела. Женщины могли подвергаться исключительно административным наказаниям. И лишь вовлечение социально незрелых девушек в «безнравственный промысел» считалось половым преступлением. Стало быть, преследовалось не занятие проституцией как таковой, а посягательство на честь и достоинство личности несовершеннолетних.

Еще одна злободневная проблема — это неискорененность венерических заболеваний. Вопреки выдающимся успехам по лечению всего спектра болезней (и в первую очередь сифилиса) , после Второй мировой войны с регулярностью в 5—7 лет фиксировался их заметный всплеск. Решающую лепту в обозначенную эмпирическую закономерность вносили как платные (проституционные), так и бесплатные «промискуитетные» (развратные) сексуальные связи. По этому поводу, признаем, имеется немного опубликованных сведений. Однако даже локальные и разрозненные наблюдения, сделанные в различных регионах страны, позволяют в самом общем виде воссоздать «лоскутную» картину.

Новосибирский врач Ф. И. Колпаков в результате анализа официальных документов венерологических диспансеров пришел к выводу о сопряженности интенсивности болезней, приобретенных половым путем, и контактов со случайными лицами. По его данным, 57,5% зараженных сифилисом не смогли указать на источник, еще 10,7% назвали условное имя партнера и только остальные (примерно поровну) сослались на знакомого и члена семьи (см.: Колпаков 1958: 58).

В начале 60-х годов директор Центрального научно-исследовательского кожно-венерологического института Н. М. Туранов поставил перед коллегами грандиозную задачу — ликвидировать в течение семи лет заразные формы сифилиса. В нашем отечестве, настаивал специалист, заражение сифилисом «является большей частью результатом аморального поведения» (Студиницын, Туранов 1962: 3). Какой смысл вкладывался клиницистами в рутинное понятие? «Изучение состава больных свежим сифилисом, — писали они, — показало, что в основном это лица в возрасте 20—34 лет, заразившиеся в результате случайных половых связей, причем некоторые из этих больных в дальнейшем сами явились источником заражений» (Там же: 3). Словом, безнравственными признавались неупорядоченные сексуальные контакты, сопровождавшиеся сознательным (или, в лучшем случае, без злого умысла) заражением «чужих». Уточню два обстоятельства: время рождения и социальную принадлежность носителей бацилл.

Разносчики болезни — мужчины и женщины — оказывается, родились в «нравственно благополучные» 1930—1940-е годы. Когорта больных, по Туранову, была представлена сравнительно высокой долей шоферов, работников коммунальных предприятий (особенно гостиниц) и проводников железнодорожных вагонов. Типичность обнаруженной структуры разносчиков венболезней подтверждается и отчасти уточняется ленинградской клинической статистикой середины 60-х годов. И вправду, социальный статус женского контингента больных выглядел так: 60% — работницы, 20% — работники сферы обслуживания (посудомойки, официантки, буфетчицы, горничные и т. п.), 16% — служащие без высшего образования, около 2% — студенты и учащиеся ПТУ, остальные — инвалиды и пенсионеры. Названные цифры особо впечатляют при соотнесении их с представительством каждой из социальных групп в генеральной совокупности работающего населения города. Так, если доли женщин-работниц в генеральной и выборочной совокупностях практически совпадают, то среди