Те моментально принялись за расчеты. Так же быстро нам подогнали передвижную электростанцию, обеспечили отличную связь с диспетчером и дежурными по станции Бабино и Торфяное, организовали оповещение о приближающихся поездах.

Наконец нас осталось четверо: капитан Юрий Смирнов, два его подчиненных – Владимир Рогов и Николай Ревякин и я.

Яркий свет двух больших лампочек создавал резкие причудливые тени. Лампы раскачивались на ветру, и тени от этого ползли, прыгали, неожиданно менялись местами, короче – путали нам всю картину. Свившиеся скользкие огнепроводные шнуры казались сотнями растревоженных змей, сверкающих добела раскаленными от ярости глазами – капсюлями-детонаторами. Голова кружилась от этой пляски светотеней, от нервного напряжения.

…Я работаю в яме. Смирнов, буквально переламываясь пополам, внимательно следит сверху за моими руками. Изредка он негромко предостерегает меня от неверного движения. Я должен видеть и чувствовать только свои руки, Юрий же не имеет права пропустить ничего. Со стороны виднее… Периодически он принимает от меня извлеченные детонаторы, шнуры, шашки взрывчатки и передает их солдатам. Те бесшумно, чтобы не мешать, относят их по специально проделанным дорожкам на ровную освещенную площадку.

– Внимание! – громко предупреждают нас из темноты. – Со стороны Ленинграда идет поезд.

Мы удаляемся от ямы и закуриваем. Мягко покачиваясь, мимо тихо проходит скорый. Удивленный машинист высовывается в окно: что, дескать, вы здесь так поздно делаете, товарищи военные? На оранжевых занавесках – безмятежные силуэты пассажиров. Им тепло, уютно. Наговорятся, перезнакомятся и лягут спать. А утром их уже встретят родственники, друзья…

– Пошли, – приглашает Смирнов, – а то провозимся…

Через некоторое время и с другой стороны предупредили о приближающемся составе. Потом прошли еще три товарных и один пассажирский. И каждый раз мы уходили от ямы с огромным сожалением и даже обидой. Все чудилось: вот только начали угадывать схему устройства фугаса, а тут поезд…

Смирнов обнаружил концы проводов, идущих, по нашим предположениям, к взрывному устройству. Но они оказались перерезанными ножом бульдозера, и теперь, в кромешной темноте и хаосе теней, мы никак не могли разобраться, куда же, в какой угол фугаса, они вели.

– Посветите-ка лучше фонариком, – прошу я Смирнова, – эти лампочки только мешают.

Капитан спускается в яму, и мы вместе, сантиметр за сантиметром, принимаемся изучать «географию» минного колодца вдоль всего периметра сруба. Наконец найдены потерянные концы электрического ввода, но идут они куда-то в самую середину ящиков, куда нам пока не добраться.

– Оставим, – предлагает Смирнов, – давайте лучше полегонечку разберем ящики.

Мы подаем их наверх, как сосуды, наполненные ядовитой влагой, которую страшно расплескать.

И вот маленькая металлическая коробочка. Взрывное устройство! Посмотреть на него собрались все, кто провел эту ночь на сто шестом километре пути от Ленинграда к Москве.

– Конец? – с облегчением спросил начальник дороги.

– Нет еще. Осталось несколько ящиков взрывчатки. Но это дело минутное.

* * *

Под утро я явился с рапортом к дежурному по штабу округа.

– Надо доложить командующему, – сказал он.

– Зачем? Попозже доложим.

– Приказал,—пояснил дежурный и взялся за телефонную трубку.

Командующему, видимо, тоже плохо спалось в ту ночь.

По воде, «аки по суху»

Как-то в октябре редакция «Ленинградской правды» переслала нам письмо из Новосибирска. Некая гражданка любезно сообщала, что летом она с отменным удовольствием знакомилась с достопримечательностями нашего города, была в Пушкине, Павловске, Петродворце; осматривала Эрмитаж и Русский музей; видела мрачные камеры Петропавловки и забавное собрание Кунсткамеры; дышала сосновым воздухом Зеленогорска и купалась на великолепном пляже того самого изумительного парка, где есть знаменитые на весь мир фонтаны… В общем много повидала наша неутомимая гостья. Свои восторги и наблюдения она суммировала на одиннадцати страницах плотного, убористого текста. Один из разделов этого в высшей степени эмоционального послания имел прямое отношение к нам. Как бы между прочим словоохотливая гражданка предупреждала ленинградцев, что в Финском заливе, примерно в восьмидесяти метрах от берега, есть… мина. Собственно, она не знает – мина это или не мина, но, купаясь, она увидела «небольшой круглый предмет». Тогда она «об этом» не знала, но вот сейчас в Новосибирске один молодой человек («не подумайте, что у нас с ним любовь – мы просто дружим») сказал ей, что это могла быть и мина…

В отделе писем «Ленинградской правды» подчеркнули криминальное место жирной чертой и настоятельно просили наше командование: а) срочно принять меры, б) сообщить о принятых мерах редакции и заявительнице, в) проинформировать газету о результатах работы и отличившихся воинах.

– Чепуха какая-то! – возмутился я, прочитав на полях резолюцию: «Тов. Демидову выехать, разобраться, доложить!», и решительно отправился для неприятных объяснений к начальству.

Однако подполковник Вербовецкий быстро меня урезонил.

– Вы же не ребенок, Демидов, – сухо сказал он. – Человек написал письмо. Ну пусть несколько взбалмошное – вам-то какое дело? Главное – есть предмет, похожий на мину. Я понимаю, очень не конкретное письмо. Но что же сделаешь? Не вызывать же ее из Новосибирска? И потом, вы письмо Голубевского помните?

– Помню.

– Много там было данных?

– Нет…

– А фугас все-таки нашли?

– Нашли… Ясно, товарищ подполковник.

Я помнил не только письмо киевлянина Голубевского. Много их было, таких писем. В сущности, девяносто процентов наших заданий начиналось с писем и заявлений самых разных людей. И это письмо ничем бы не отличалось от сотен других, если бы не бесчисленные «может быть», да не залив, да не октябрь месяц…

* * *

Нам чуточку повезло. Небесный водопровод был в этот день перекрыт, и его оросительная система не работала. В порядке особой милости на нас даже изредка ласково посматривало солнце. По серому бескраинью залива важно катились лилипутские волны, а по ним шаловливо бегали упитанные белые барашки, играя с солнечными зайчиками в догонялки.

– Не пыльное времечко выбрали вы для морских прогулок, – сочувственно сказал нам сторож лодочной станции, отвязывая серо-голубую красавицу шлюпку. – Видать, приспичило…

– Приспичило, хозяин…

Курсанты морского училища молодецки вдарили веслами, и шлюпка наша чайкою вылетела на простор морской волны.

Через час-полтора все мы были мокры-мокрехоньки. Ветер пронизал нас вдоль и даже поперек, а проклятый «похожий на мину» предмет не обнаруживался. Курсанты выбивались из сил, пытаясь удержать лодку ближе к берегу. А ее то отгоняло накатной волной, то сажало на мель, то захлестывало… Я лежал на широком шлюпочном носу и усиленно старался разглядеть в мутной воде что-нибудь похожее на «круглое черное». Попадались чурки, попадались доски, несколько раз щуп выуживал консервные банки. Но мины не было.

Вечером, злой и продрогший, я докладывал Вербовецкому о неутешительных результатах поиска.