Проехавший автобус перебил диктора. Так я и не узнал, насколько велики оказались пролёты гилюйского моста, – металлический голос сменился бравурным маршем. Впрочем, радостный настрой держался и без музыки – тихое ликование охватывало улицы, заметая дома красным с золотом, заряжая людей весёлой бесшабашностью.

Меня то и дело обгоняла нарядная детвора. Тёмный низ, белый верх – и пламенеющая шейная косынка. Пионер – всем ребятам пример!

Чем ближе к школе, тем чаще разгорались огоньки пионерских галстуков – ребятня поспешала, чуя празднество. Мимо прошла девочка в короткой синей юбочке и белоснежной накрахмаленной блузке, в гольфах и чёрных туфлях. Её тугие косички свернулись крендельками и распушились бантами, подрагивавшими от волнения. Училась она, скорее всего, в четвёртом классе, и сегодня, в день рождения Ленина, её торжественно примут в пионеры.

Девочка бережно несла выглаженный галстук на сгибе руки, красно-оранжевый лоскут ацетатного шёлка, и жутко переживала. А вдруг её не возьмут? Все в классе станут пионерами, а она так и будет ходить с октябрятским значком…

В школе наигрывала музыка, запущенная радиоузлом. Детские голоса хором выпевали «Картошку» и «Взвейтесь кострами…», перемежая пафос народными хитами вроде песенки Крокодила Гены. Но вот грянул требовательный звонок, и радио испуганно выключилось.

– Миша!

За спиной послышался торопливый цокот каблучков. Меня догоняла Светланка. Я узнал её по «модельной» причёске – Маша Шевелёва собирала волосы в хвост без причуд, Света же постриглась с тем умыслом, чтобы длинные пряди выгодно обрамляли её суживающееся к заострённому подбородку лицо. Впрочем, вовсе не стрижка завладела моим вниманием, а короткое школьное платье, оголявшее ноги до середины стройных бёдер.

– Опаздываем? – игриво спросила Светлана, поправляя кружевной белый фартучек. Держа портфель перед собой, она хлопала по нему гладкими коленками.

– Чуть-чуть, – оправдался я, беззастенчиво любуясь подругой.

Какое счастье, что мини из моды не выходит!

– Миш, ты совсем перестал улыбаться. – Шевелёва мотнула головой, отбрасывая чёлку набок.

– Разве? – вяло удивился я. – Не обращай внимания, Светланка, просто настроение – ниже нуля. Но тебе я всегда рад, ты же знаешь.

– Знаю, – лукаво улыбнулась девушка. – Я даже заметила, куда именно ты смотришь!

– Тянет… – отвечаю со вздохом.

Света довольно блеснула глазами, но тут же щёчки её залились румянцем.

– Извини, говорю что попало, – неловко пробормотала она. – Заигрываю будто!

– А мне это очень нравится! – с деланым энтузиазмом развиваю тему. – Только без «будто»!

Шевелёва зарделась ещё пуще, кончиками пальцев оттягивая вниз подол платья. Справляясь со смущением, она выдала свою прибаутку, которую я не слыхал с восьмого класса:

– Вельми понеже! – и вздохнула, изображая кротость: – Аз есмь. Житие мое…

– Паки, паки… – мигом подхватил я. – Иже херувимы![17]

Светлана весело рассмеялась, а вот у меня не вышло – квёлый дух не давал даже наметить улыбку.

– Ты так и не говорил с Инной? – поинтересовалась Шевелёва, по-женски жалостливо гладя меня по рукаву.

– Пробовал, – пожал я плечами. – Без толку.

– Вот до чего же вредная! – с досадой воскликнула Света.

– Да нет, – заступился я неохотно, – Инна не вредная. Просто… Понимаешь, она живёт как бы в своём собственном мире, немного нездешнем. Её никогда не обманывали по-крупному и тем более не предавали, любили только. Инка не закалена опытом неудач, понимаешь? И поэтому очень ранима.

– Да дура она, вот и всё, – неодобрительно насупилась Светлана.

– Не преувеличивай, – сказал бесцветно. – Ей и самой сейчас больно, погано, противно… А-а! – махнул я рукой. – Пошли, а то и правда опоздаем.

Света шибче зацокала каблучками по опустевшей рекреации.

– А вы почему ещё не на уроке? – догнал нас голос директора школы, одновременно грозный и всепрощающий. Недаром в школе его прозывали по-доброму – Полосатычем.

– Здрасте, Пал Степаныч! – сказали мы со Светланой дуэтом и шмыгнули в класс.

⁂

После четвёртого урока объявили классный час. На перемене мои соученики сначала изобразили табун, несущийся в столовую, а затем, сытые и довольные, степенно воротились. Девятый «А» собрался почти весь, только Сосна с Дэнчиком ушли по-английски. Впрочем, этого хватило, чтобы Аллочка обиженно надула губки.

Я вольготно раскинулся за партой – одиночество имеет свои бонусы. Неожиданно мне приспичило увидеть Инну, но не оборачиваться же, чтобы посмотреть!

Крутанул головой, встречаясь с понимающим взглядом Риты Сулимы. Глаза её тут же залучились ехидством.

– Потерял что? – осведомилась она с деланым сочувствием.

– Ещё нет, – буркнул я, лихорадочно ища подходящую тему. – М-м… А ты чего в Центр не заходишь?

– А что мне там делать, Гарин? – насмешливо пропела Рита и зловредно, словно мстя за 8 Марта, ввернула: – Тебя соблазнять?

Девушка грубовато хохотнула. Мне всегда казалось, что она нарочно издаёт такие вот смешки, лишь бы опроститься, подпустить толику вульгарности в свой образ роковой, всё изведавшей красотки.

– Ну вот, опять по фамилии, – скорбно вздохнул я. – За что хоть в немилости?

– Сам догадайся! – отрезала Сулима.

Я медленно развернулся, скользнув взглядом по Дворской. Вытягивая точёную шейку, Инна рылась в портфеле.

«Что за жизнь, – постно подумал я, – и молодой совсем, и здоровый, а радости – ноль целых хрен десятых…»

Саня Заседателев, наш записной активист, развёл суету с вывешиванием большого красочного плаката и торжественно встретил в дверях «гостей на час» – упитанного благодушного пролетария на пенсии и какого-то по счёту секретаря райкома партии, то ли второго, то ли третьего. Функционер выглядел озабоченным и нервным, он всё время поправлял большие чёрные очки и вертел в руках кожаную папку.

«Похож на молодого учителя, едва закончившего пединститут», – прикинул я безучастно.

– Сегодня с нами представитель райкома КПСС Владимир Кириллович Пивоваров, – гордо объявил Заседателев, – и заслуженный рабочий завода имени 25 октября Семён Миронович Петренко!

Все с готовностью похлопали.

Циля Наумовна, как всегда, притулилась на последней парте, а Безродная вышла к доске как на сцену и с чувством прочла стихи о Ленине. Класс занимался своими делами, втихушку играл в «морской бой», а голос комсорга взволнованно звенел: