Хозяйственные отчеты, как оказалось, свидетельствовали о весьма плачевном состоянии имения. Одериго, например, сообщил Симонетте — и у нее не осталось сомнений в том, что это действительно так, — что торговцы до сих пор поставляют провизию в долг, слугам давно не плачено жалованье, поскольку та сумма, которую оставил нотариусу Лоренцо, считая, что пробудет в походе совсем недолго, давно уже израсходована. На этой стадии разговора Симонетта еще не слишком тревожилась. Голова ее по-прежнему была занята мыслями о Лоренцо, а бесконечные разговоры о деньгах ее утомили, и больше всего ей хотелось, чтобы несносный Одериго поскорее убрался восвояси и она вновь могла бы в одиночестве предаваться своей извечной печали. Наконец она не выдержала: встала, сняла с пояса три бронзовых ключа и, убедившись, что за ней никто не следит, направилась вниз, в подвал, где хранился миндаль и еще кое-какие припасы. Там она сразу прошла к задней стене, хрустя рассыпанной по полу ореховой скорлупой, и в темноте на ощупь отыскала в заветной дверце, ведущей в сокровищницу семейства ди Саронно, три замочные скважины. Поворачивая ключи в строго определенном порядке, Симонетта не сомневалась, что, оказавшись внутри, непременно найдет то, что ей сейчас было так необходимо. Даже когда она подняла крышку первого сундука, украшенную гербом с тремя серебряными миндалинами на голубом поле, и увидела, что сундук пуст, это ее не слишком смутило. Она просто перешла ко второму сундуку, затем к третьему и, лишь поняв, что все три сундука пусты, вернулась наверх, села за стол и бессильно уронила голову на руки.

Симонетте казалось, будто ее наказывают за то, что не раз в горестные минуты своей жизни она в полный голос взывала к Богу, в отчаянии выкрикивая, что не имеет смысла быть богатой, иметь состояние, владеть недвижимостью, когда у тебя отнят тот, кого ты любишь всем сердцем. Ну что ж, вот Господь ее и услышал, вот Он и отнял у нее все ее богатство. И что же теперь ей делать?

Одериго терпеливо ждал, пока Симонетта возьмет себя в руки. Его-то отнюдь не удивляло подобное положение дел, тогда как сама хозяйка дома оказалась попросту убита неожиданным открытием. Одериго и раньше слышал, как банкиры и адвокаты Саронно и Павии в один голос твердили о том, что молодой Лоренцо ди Саронно с таким рвением ринулся исполнять воинскую обязанность, потому что дому его грозило полное разорение. Упрямый, своевольный, горячая голова, этот молодой воин обладал к тому же обостренным чувством чести, а потому счел необходимым купить для своих коней великолепную упряжь, а для себя — самый лучший экипаж и слуг своих одел в роскошные ливреи, ни в коем случае не желая влачить скромное существование за счет того небольшого, но постоянного дохода, который давали его земельные владения, а также назначенная королем пенсия.

Наконец Одериго, потеряв терпение, выругался про себя. Ему, человеку аккуратно относящемуся к деньгам и решению любых финансовых вопросов, подобная беспечность казалась недопустимой. Злым Одериго не был, он был просто равнодушен к нынешним страданиям Симонетты. По роду своей деятельности, да еще в нынешние времена, он привык к тому, что его клиенты то и дело оказывались в весьма стесненных обстоятельствах. Нотариус уже вытащил из кармана носовой платок, который на всякий случай всегда носил с собой, но, когда молодая синьора наконец подняла глаза и посмотрела на него, он с облегчением увидел, что глаза ее совершенно сухи. Клянусь Господом, подумал Одериго, вот поистине замечательная женщина! И впервые за свою долгую карьеру непривычная искорка сочувствия согрела его душу, ибо никогда прежде не доводилось ему видеть выражение столь полной безнадежности на таком прекрасном лице.

— Синьора, — промолвил он, — не надо отчаиваться. Я могу устроить вам некоторую отсрочку. Я утихомирю ваших кредиторов и вернусь к вам через месяц. А вы пока постарайтесь максимально урезать свои расходы. Все, что можно, продайте и сократите количество слуг. Возможно, вам еще удастся сохранить за собой эту виллу. Но поймите: в вашей жизни непременно должны произойти значительные перемены. В общем, сделайте все, что в ваших силах, а себе оставьте только самое необходимое.

Симонетта впервые посмотрела нотариусу прямо в глаза. Неужели придется покинуть этот дом? Даже в самые худшие времена ей ничего подобного и в голову не приходило. Как это? Расстаться с виллой Кастелло? Да ни за что на свете! Разве может она покинуть все то, что связывало ее с Лоренцо? Нет, она никогда и ни за что не расстанется с этим домом! Она кивнула Одериго, давая понять, что разговор окончен, и тот отбыл восвояси. Но, шагая по тропинке через миндальную рощу, он без конца вспоминал тот краткий миг, когда прекрасная Симонетта ди Саронно посмотрела ему прямо в глаза.

Так начался тот ужасный месяц. В связи с тяжелыми обстоятельствами Симонетта сразу и очень резко сократила все свои расходы. Она представляла себе, как сильно будет поражен Одериго, увидев, какие перемены произошли в замке, когда в следующий раз пройдет через миндальную рощу и переступит порог ее дома. Она отпустила почти всех слуг, работавших на вилле, за исключением своей любимой Рафаэллы, без которой обойтись попросту не могла: та была ей скорее подругой, чем служанкой. Ну и разумеется, в доме остался Грегорио. По трем причинам: из милосердия, поскольку был тяжело ранен и еще не совсем поправился, из благодарности за службу, дружбу и верность своему погибшему господину, а также в связи с теми нежными чувствами, которые, как заметила хозяйка, питали друг к другу молодой оруженосец и Рафаэлла. Симонетта, у кого война отняла возлюбленного, просто не смогла бы разлучить эти любящие сердца.

Ну что ж, один слуга и одна служанка — вполне достаточно, во всяком случае, придется этим обойтись, решила Симонетта. Каждый день она вместе с Рафаэллой обходила комнаты виллы, решая, что еще из обстановки — резной сундук, красивые портьеры или картины — можно продать. Вместе они разобрали гардероб Симонетты, который теперь предстояло продать почти полностью — украшения, меха, красивые платья, свидетельствовавшие о лучших и куда более счастливых временах. Они сняли огромный гобелен, что целиком покрывал стену в солнечной столовой виллы, на котором изображена была безнадежная любовь рыцаря Ланселота к королеве Гиневре. Симонетта ласково погладила великолепный ковер и, вздохнув, принялась складывать, так как и его тоже предстояло продать. Этот гобелен она просто обожала: в столовой ее взор неизменно притягивали страстные объятия виновной королевы и ее великолепного поклонника, а также сумрачная фигура наблюдающего за ними короля Артура на фоне остроконечных башен Камелота, видневшихся на холме и похожих на зубцы сверкающей короны. Одежду Лоренцо, к которой никто не прикасался с тех пор, как он сам надевал ее, тоже пришлось продать. Но Симонетта, собирая вещи покойного мужа, ни разу не позволила себе зарыться лицом в белье Лоренцо, вновь почувствовать его запах, вспомнить, какой твердой, теплой и мускулистой была его рука внутри бархатного рукава, как уверенно она на эту руку опиралась, какой широкой и сильной казалась ей его спина под отороченным мехом жилетом, когда они с Лоренцо танцевали. Глаза ее оставались неизменно сухими во время всех этих печальных сборов. Себе она оставила лишь поношенный рыжевато-коричневый охотничий костюм мужа, и для этого у нее имелись особые причины.