Русская национальная идея, которая до середины XIX века была поводом для забот и размышлений горстки интеллектуалов, именно в царствование Александра II становится дежурной темой газет, журналов, бюрократических записок и правительственных меморандумов. Авангардом в продвижении этой темы в общественном сознании были славянофилы – небольшой кружок единомышленников, сложившийся в Москве еще в начале 1840-х годов. Усматривая в национализме подобие революционной угрозы, Николай I относился к ним с большим подозрением: члены кружка (в основном, кстати, аристократы) были постоянным объектом слежки и доносов. После начала нового царствования положение постепенно изменилось: славянофилы получили возможность выступать в печати, участвовали в разработке крестьянской реформы. С течением времени их авторитет и роль в политической жизни страны росли, идеи приобретали все большую популярность в публике и в «верхах». В каком-то смысле 1860 – 1870-е годы можно считать «золотым веком» славянофильства.

Представление пленного Шамиля князю А. И. Барятинскому 25 августа 1859 г. С картины Ф. Горшельта.

Это был умный, ищущий, элитарный национализм. Правда, марку удавалось держать не так долго: уже в 1870-х годах «славянская идея» вошла в моду и из штучного интеллектуального продукта превратилась в товар для массового потребления. В целом же эпоху Александра II невозможно по-настоящему почувствовать и понять без этого нового для России явления.

Александр II, цесаревич Александр Александрович и чины Главной императорской квартиры. Рисунок из журнала «Всемирная иллюстрация».

Как сам император относился к славянофильству и вообще к русской национальной идее? Надо признать, что с большой осторожностью. В отличие от своего отца он уже не видел в идеологах национализма потенциальных «разрушителей». Но большого доверия к ним тоже не испытывал. Он с детства привык легко употреблять отцовские выражения вроде «наш добрый русский народ» или «наша матушка Россия». Но что стояло за этими фразами? Ответа император, скорее всего, не смог бы дать: в обобщениях он не был силен. Россия для него была прежде всего реальной Российской империей, а не мечтой о национальном или всеславянском государстве, как для славянофилов. Как прагматик он вообще относился к туманным мечтам скептически, как опытный дипломат понимал, что в международной политике действуют не нации, а правительства, конкретные люди со своими предрассудками и интересами. В то же время самодержец порой не прочь был мысленно примерить на себя образ «национального» или «славянского» царя.

И все же по-настоящему национальной империя Романовых попыталась стать лишь при преемниках нашего героя – его сыне и внуке. Так что национальной политики при Александре II, можно сказать, еще не было, и это, кстати, являлось постоянным поводом для упреков ему со стороны славянофилов и сочувствующих. Тем не менее политика на национальных окраинах, разумеется, существовала. Только понимали ее чаще по-старому, с точки зрения не строительства национального государства, а контроля за территорией и лояльности населения престолу. В этом смысле Александру II удалось добиться очень многого.

Александр II в кабинете. Рисунок из журнала «Всемирная иллюстрация».

В начале его царствования и, надо сказать, при его непосредственном участии удалось завершить многолетние боевые действия на Кавказе, которым, казалось, никогда не будет конца. Произошло это не сразу и отнюдь не мирным способом, а наоборот, с помощью резкой активизации войны с горцами. Во время Крымской войны противники России рассчитывали на содействие горцев в борьбе с русской армией, и хотя попытки использовать войска имама Шамиля особых результатов не дали, правительству стало окончательно ясно, что неконтролируемый Северный Кавказ – это постоянная угроза безопасности империи. Александр II был настроен решительно. Кавказским наместником был назначен его друг молодости и бывший адъютант князь А. И. Барятинский, который много лет воевал на Кавказе при Николае I и прекрасно разбирался в ситуации. Барятинский смог убедить императора, что необходимо увеличить численность Отдельного Кавказского корпуса (он был превращен в армию) и, не считаясь с расходами и потерями, перейти к тактике полномасштабной войны с постоянным удержанием контроля над покоренными территориями. Конечно, ресурсы огромной Российской империи и имамата Шамиля были несравнимы. Колоссальное преимущество в силах Барятинский как талантливый полководец использовал очень умело. Шамиль отрезался от плодородных долин, средства коммуникации между различными частями имамата перерезались, и тающее на глазах войско имама охватывалось стальным кольцом русских частей. Драма покорения Восточного Кавказа (Дагестана и Чечни) закончилась 26 августа 1859 года, когда пала последняя резиденция имама – горный аул Гуниб, а сам он вынужден был на почетных условиях сдаться Барятинскому.

Однако война в западных предгорьях Кавказа, где русским войскам противостояли черкесские (адыгские) и абхазские племена убыхов, шапсугов, абадзехов, джегетов, продолжалась после этого еще несколько лет. Контроль за этими территориями установить не удавалось очень долго, а когда он все же был формально установлен, правительство испытывало сильные сомнения в том, что его удастся удержать. Тогда было принято, мягко говоря, неоднозначное решение о массовом переселении покоренных народов западного Кавказа в Османскую империю. Барятинский чуть позже даже предлагал отпустить туда же пленного Шамиля. На словах у него все выглядело красиво: «Исполнение этой мысли имело бы тройную или четверную цель: во-первых, избавить Кавказское плоскогорье от населения всегда враждебного и открыть этим самым прекрасные и плодородные места для нашего казачьего населения; во-вторых, дать самим выходцам лучшее положение, обеспечить их будущность, чего они теперь не имеют, ибо по мере прибытия в Турцию их оставили на произвол судьбы; в-третьих, это устроит судьбу и займет самого Шамиля, которому уже обещано будущее пребывание в Мекке; в-четвертых, в общечеловеческих видах прогресса мы дадим прекрасное и сильное население пустынным странам». На деле переселение вылилось в драматический исход десятков тысяч людей, продолжалось несколько лет, повлекло за собой множество человеческих трагедий и смертей. Вместе с тем отметим важную деталь: переселение кавказских народов не мотивировалось властью в националистическом духе, оно рассматривалось лишь как оптимальный способ обеспечить контроль над территорией. Хотя страданий самих переселяемых это обстоятельство, конечно, никак не уменьшало.

Но не только ход и исход Кавказской войны говорит нам о том, что Российскую империю времен Александра II нельзя представлять в идиллических тонах, как царство дружбы и мирного сосуществования различных вер и народов. Ни одна империя мира не была идиллией. Следующим, еще более драматичным испытанием государства на прочность стало уже упомянутое польское восстание. Стремление поляков к восстановлению национальной независимости было понятно и, кстати, пользовалось сочувствием и в русском обществе. После смерти Николая I и начала александровской «оттепели» (тоже термин тех лет) с надеждой на перемены к лучшему вздохнули и поляки. Тем не менее новый император на протяжении первых лет своего царствования четкой позиции по поводу «польского вопроса» не сформулировал. С одной стороны, он демонстрировал стремление к примирению, прощению полякам их «ошибок» 1830 года, а с другой – всячески подчеркивал, что им следует «оставить мечтания» и смириться с тем, что есть. Его логика была понятна: если и будут послабления, они придут «сверху» и ни в коем случае не должны быть похожи на вынужденные, вырванные у самодержавия уступки.