К сожалению, партия должна продолжаться, и поскольку мне не удалось точно вычислить клетку, на которую вам надлежит вернуть уворованного коня, предлагаю оставить это решение богам, а именно: я закрываю глаза, роняю коня на доску, и пусть он стоит там, куда упадет. Это привнесет в нашу маленькую стычку элемент пикантности. Мой сорок седьмой ход: беру ладьей вашего коня.

Искренне ваш, Госсаж

Госсаж!

До чего же любопытно последнее ваше письмо! Добронамеренное, выразительное, содержащее все элементы, способные, казалось бы, создать то, что сходит в некоторых референтных группах за коммуникативный эффект, и тем не менее насквозь пропитанное тем, что Жан-Поль Сартр столь любовно обозначал словом “ничто”. Читателя вашего письма мгновенно поражает глубочайшее отчаяние, он живо вспоминает оставленные обреченными, заблудившимися в поисках Полюса исследователями дневники или письма немецких солдат из-под Сталинграда. И читатель, словно зачарованный, наблюдает за распадом столкнувшегося с мрачной истиной сознания, за тем, как оно, обезумев, улепетывает от вас, создает миражи, строит заслоны, не способные защитить его от ударов слишком страшного существования!

Как бы там ни было, друг мой, я провел лучшую часть недели, сортируя известные под названием ваших “писем” миазмы слабоумных отговорок, в стараниях уладить все дело и просто закончить нашу партию, раз и навсегда. Ферзя вы лишились. Смиритесь с этой потерей. Как лишились и обеих ладей. Забудьте и об одном из слонов, поскольку я его взял. Другой бессилен, ибо стоит в удалении от главного русла партии — не надейтесь на него, эти надежды разобьют ваше сердце.

Что же касается коня, которого вы лишились в честной схватке, но отдавать не желаете, я вернул его на доску — в единственно возможное для его появления место, тем самым позволив вам впасть в ересь, подобной коей мир не знавал с тех времен, когда персы сварганили на скорую руку эту пустяковую забаву — то есть бог его знает с каких. Теперь он стоит на вертикали моего слона, в седьмой клетке, и, если вам удастся оживить ваши угасающие способности на время, достаточное для того, чтобы приглядеться к доске, вы обнаружите, что эта фигура, коей вы так домогались, перекрывает ныне единственный путь, еще остававшийся у вашего короля для бегства из удушающих клещей, в которые я его взял. Как это справедливо: ваше алчное интриганство играет мне на руку! Конь, ползком прокравшийся обратно в игру, торпедирует ваш эндшпиль!

Мой ход: ферзь на пятую клетку коневой вертикали; предвижу мат в один ход.

Со всяческой сердечностью, Вардебедян

Вардебедян!

По-видимому, постоянное напряжение, которое требовалось для защиты ошеломительно безнадежных шахматных позиций, повредило тонкие механизмы вашего психического аппарата, и теперь он реагирует на явления внешнего мира с некоторой натугой. Вы не оставляете мне выбора, я вынужден закончить нашу борьбу быстро и милосердно, избавив вас от этого бремени до того, как оно окончательно угробит ваш разум.

Конь — да, конь! — на шестую ферзевую. Шах.

Госсаж

Госсаж!

Слон на пятую ферзевую. Шах и мат.

Сожалею, что состязание наше оказалось для вас непосильным, но, если это сможет принести вам хоть какое-то утешение, скажу, что несколько здешних гроссмейстеров, познакомившись с моей манерой игры, и вовсе спятили. Если желаете реванша, предлагаю попробовать скрэбл, относительно новое мое увлечение, игра, в которой я, вероятно, не смогу победить вас с такой же легкостью.

Вардебедян

Вардебедян!

Ладья на восьмую коневую. Шах и мат.

Не желая терзать вас дальнейшими подробностями поставленного мной мата, ибо считаю, что вы — человек по природе своей порядочный (придет день, и тот или иной вид психотерапии подтвердит мою правоту), я с легким сердцем принимаю ваше предложение сыграть в скрэбл. Доставайте ваш комплект. Поскольку в шахматы вы играли белыми и тем самым обладали преимуществом первого хода (знай я, насколько ограничены ваши возможности, я б вам и фору дал), теперь начать партию следует мне. Семь только что набранных мною букв таковы: А, И, А, В, Р, Н и Н — малообещающая мешанина, гарантирующая, даже на взгляд человека самого подозрительного, честность моего отбора фишек. Однако, по счастью, я владею обширным словарным запасом в сочетании со склонностью к эзотерике, и это позволяет мне навести этимологический порядок в том, что человек менее образованный счел бы бессмысленной кучей-малой. Мое первое слово: “НИРВАНА”. Посмотрите его в словаре. А теперь выложите на доску, горизонтально, поместив второе А в центральный квадрат. Посчитайте как следует, не забыв удвоить стоимость слова, как выставленного первым, и добавить пятьдесят два очка премии за использование всех семи букв. Счет 116-0. Ваш ход.

Госсаж

ПОСЛЕ ЧТЕНИЯ В САМОЛЕТЕ ДОСТОЕВСКОГО И СВЕЖЕГО НОМЕРА ЖУРНАЛА "ДИЕТА"

Я жирный. Омерзительно жирный. Жирнее не придумаешь. Все мое тело — избыток жира. Жирные пальцы. Запястья. Даже глаза! (Можете представить себе жирные глаза?) Во мне сотни избыточных фунтов жира. Бока мои оплывают, как глазурь на мороженом. При виде меня никто не верит своим глазам: во разнесло! Что есть, то есть: я настоящий толстяк. Вы спросите, хорошо это или плохо — быть круглым, как шар? Не люблю шутки и всякие парадоксы, но вот что я вам скажу: жир как таковой выше буржуазной морали. Жир — это жир. Его самоценность, способность, скажем, нести зло или вызывать сочувствие — это все, конечно, смешно. Ерунда. В конце концов, что такое жир? Это накопления. Из чего они копятся? Из обычных клеток. Может ли клетка быть нравственной? Может ли она быть выше добра и зла? Кто ее знает — она такая маленькая. Нет, друзья мои, не пытайтесь отличить правильный жир от неправильного. Многие смотрят на толстяка оценивающе и думают: вот у этого жир — что надо, а тот урод весь заплыл какой-то дрянью. Бросьте!

Вот вам пример — господин К. Господин К. был толст, как свинья, и без помощи лома не мог протиснуться в стандартный дверной проем. В обычной квартире К. сперва раздевался, намазывал себя маслом, а только потом пытался перейти из комнаты в комнату. Не скажу, что мне незнакомы оскорбления, которые К. наверняка терпел от встречавшихся ему компаний молодой шпаны. Как часто, наверное, осиными жалами вонзались в его барабанные перепонки крики “окорок!” и “урод пузатый!”. Представляю, как ему было неприятно, когда сам губернатор в канун дня Святого Михаила повернулся к нему на глазах у всех высокопоставленных лиц и сказал: “А вот и наш горшочек с кашей!”

В один прекрасный день К. не выдержал и сел на диету. Да-да, сел на диету! Сперва исчезло сладкое. Затем мучное, спиртное, крахмал, соусы. Короче, он отказался от всего, что делает человека неспособным завязать шнурки на ботинках без помощи “Сантини Бразерс”.[9]И вот шар стал сдуваться. Ноги и руки К. перестали напоминать булки. Из совершенно круглого он стал обыкновенным. Можно даже сказать, привлекательным. Он даже производил впечатление счастливого человека! Я говорю “производил впечатление”, потому что восемнадцать лет спустя, когда К. был на волосок от смерти и его тощее тело бил озноб, он прокричал: “Верните мне мой жир! Пожалуйста! Прижмите меня чем-нибудь тяжелым! Какой я осел! Расстаться со своим жиром. Черт меня дернул!” Полагаю, смысл истории ясен.