Ну что же, обнаружив ошибку, ее надлежит исправить. Если вы будете настолько любезны, что переместите моего коня на четвертую клетку вашей королевской вертикали, мы, я полагаю, сможем продолжить нашу незамысловатую партию с большей точностью. Шах и мат, объявленный в вашем письме, которое я получил этим утром, боюсь, следует счесть, по совести говоря, ложной тревогой, а рассмотрев сегодняшнее расположение фигур, вы обнаружите, что мат грозит вашему королю, голому и беззащитному, ставшему для моих слонов неподвижной мишенью. Сколько иронии в превратностях этой миниатюрной войны. Рок, приняв обличие отдела недоставленных писем, обретает всесилие, и — voilà! — всему приходит конец. Еще раз прошу вас принять искреннейшие извинения за мою злополучную невнимательность и с нетерпением ожидаю следующего вашего хода.

К сему прилагаю ход сорок пятый: мой конь берет вашего ферзя.

Искренне ваш, Госсаж

Госсаж!

Получил нынче утром письмо, содержащее ваш сорок пятый ход (ваш конь берет моего ферзя?), а также многословные объяснения по поводу случившегося в середине сентября сбоя в нашей переписке. Давайте посмотрим, правильно ли я вас понял. Ваш конь, снятый мною с доски не одну неделю назад, должен, как вы теперь заявляете, стоять на четвертой клетке королевской вертикали, и все потому, что двадцать три хода тому назад почта не доставила мне письма. Я вот как-то не уверен, что таковой казус имел место, я отчетливо помню ваш двадцать второй ход, коим вы, по-моему, перевели ладью на шестую клетку ферзевой вертикали, где она затем и пала под конец трагически продутого вами гамбита.

Ныне четвертую клетку королевской вертикали занимает моя ладья, а поскольку коня у вас уже нет, что бы вы там ни твердили про отдел недоставленных писем, я не могу толком понять, какой фигурой вы берете моего ферзя. Полагаю, вы подразумеваете следующее: поскольку большая часть ваших фигур блокирована, вы просите, чтобы я переместил вашего короля в четвертую клетку моей слоновой вертикали (единственная ваша возможность), — поправка, которую я взял на себя смелость внести в партию и на которую отвечаю моим сегодняшним ходом, сорок шестым, коим беру вашего ферзя и объявляю шах вашему королю. Вот так ваше письмо становится более вразумительным.

Думаю, что теперь последние оставшиеся ходы партии будут сделаны гладко и живо.

С уважением, Вардебедян

Вардебедян!

Я только что перечитал ваше последнее письмо, содержащее фантасмагорический сорок шестой ход, снимающий моего ферзя с доски — с клетки, каковую он уже одиннадцать дней как покинул. Произведя скрупулезные расчеты, я, похоже, обнаружил причину вашего умопомрачения, непонимания вами имеющих место фактов. Присутствие вашей ладьи в четвертой королевской клетке есть такая же невозможность, как существование двух одинаковых снежинок; вернувшись к девятому ходу партии, вы ясно увидите, что ладья эта давно взята. Вспомните ту дерзкую жертвенную комбинацию, что оголила ваш центр и стоила вам обеих ладей. Что же они делают на доске теперь?

Могу предложить лишь следующее объяснение: накал нашей схватки и ураганный обмен мнениями касательно двадцать второго хода привели вас в состояние легкого помутнения рассудка, а вам до того не терпелось отстоять свою правоту, что вы, попросту прошляпив отсутствие очередного моего письма, сделали два хода подряд, и это дало вам преимущество, отчасти нечестное, не правда ли? Ну, что было, то прошло, а утомительное восстановление всех наших ходов представляется мне слишком сложным, если не невозможным. И потому я считаю, что наилучший способ выправить создавшуюся ситуацию состоит в том, чтобы позволить мне сделать сейчас два хода подряд. Справедливость есть справедливость.

Итак, сначала я беру пешкой вашего слона. Затем, поскольку этот ход лишает защиты вашего же ферзя, я беру и его. Думаю, теперь мы сможем завершить партию без всяких помех.

Искренне вам, Госсаж

P. S. Прилагаю для вашего осведомления диаграмму, которая в точности показывает нынешнее расположение фигур, она позволит вам без затруднений сделать последние ходы. Король ваш, как легко видеть, попал в западню, защитить его нечем, он одиноко стоит в центре доски. Всего наилучшего.

Г.

Госсаж!

Сегодня получил ваше последнее письмо, логической связностью оно не отличается, но, сдается, я понимаю, что сбило вас с панталыку. Приложенная вами диаграмма позволила мне осознать, что в последние шесть недель мы разыгрывали две совершенно разные шахматные партии — я, руководствуясь нашей перепиской, вы же, согласуясь, скорее, с той картиной мира, какая представляется вам желательной, чем со сколько-нибудь упорядоченной рациональной системой. Ход конем — двадцать второй, — содержавшийся в якобы утраченном письме, был попросту невозможен, поскольку к тому времени конь стоял на последней вертикали и описанный вами ход увел бы его на кофейный столик, то есть за пределы доски.

Что же касается согласия на два хода подряд — в виде компенсации за один, предположительно потерянный почтой, — так это вы, батюшка, конечно, шутить изволите. Я готов принять первый (вы берете моего слона), но второго допустить не могу и, поскольку теперь мой черед ходить, отвечаю тем, что беру ладьей вашего ферзя. Ваши уверения в том, что никаких ладей у меня нет, к реальности отношения не имеют — мне довольно взглянуть на доску, чтобы увидеть, как обе снуют по ней, хитроумные и полные сил.

И наконец, нафантазированная вами диаграмма свидетельствует о волюнтаристском подходе к игре: так могли бы вести себя за доской братья Маркс — оно, конечно, забавно, однако не позволяет сделать сколько-нибудь лестных для вас выводов о вашем знакомстве с книгой “Нимцович о шахматах”, которую вы увели из библиотеки под альпаковой шерсти свитером, — я все видел. Вам следует изучить диаграмму, прилагаемую мной к этому письму, и соответственно расставить фигуры, тогда мы сможем закончить партию с определенной степенью опрятности.

С надеждой, Вардебедян