Со мной! С нами. Счастье — затасканное словечко. Но не у нас! Оно блестит на наших рожах, в наших глазах, на моем обкусанном ногте, лежащем на плече его. Я и Александр — это очень красиво.

* * *

Один из тех утренников, когда я просыпаюсь дома. Карр-карр — телефон в коридоре.

— Приез-зжжай… Немеддл-ленно. Бери такси и приезжай!

Ничего себе! С утра уже напился. Сашка в последнее время часто напивается. Становится агрессивный, никому не доверяет. Конечно, я еду. К Мамонтову в квартиру.

Я уже как к себе домой иду. Да вот и ждут меня — дверь открыта. Я вхожу и чувствую: что-то не то. Тихо уж слишком. Всхлип или «ой» доносится с кухни. Выбегает Мамонтов, рука у рта.

— Витя, ты что, уже пьяный?

— С твоим мужиком можно пить да пить — только он отрезвит тебя. Рехнулся он, по-моему. Ну мне-то… я сваливаю скоро.

У Виктора кровь на запястье. Я вхожу на кухню. Сашка стоит и пьет водку из бутылки. Я подхожу к нему, и он обнимает меня. Нет, не обнимает, а хватает, грубо.

— Ну что, шалава, ты меня любишь?

Мне чуточку страшновато.

— Да. Я тебя люблю… А что вы тут делали?

Он ухмыляется, отпускает меня и покачивается.

— Боишься? Значит, не любишь… А вот мы сейчас проверим, как ты меня любишь.

Он берет со стола ножик. Они вены, что ли, друг другу режут?

— Слабо тебе кровью поклясться?

— Саша, ты меня разыгрываешь, да? Ты пьяный.

— А-а, вот и струсила. Слабо'… слабо…

— Да ничего мне не слабо! Что, ты хочешь кровь мою на вкус попробовать?

Мне уже совсем не страшно. Пожалуйста, я порежусь. Он вдруг режет себе руку. Кисть. Улыбается и подносит руку мне к губам.

— На, попробуй.

Я облизываю его рану. Смотрю на него глазами, а сама кровь его сосу.

— Ну вот, а теперь тебе, моя маленькая девочка. Дай свою ручку тоненькую… вот так…

Он крепко держит мою левую руку и быстро делает порез. Больно одно мгновение. Сашка, закрыв глаза, подносит мою руку к губам и лижет мою ранку. Кровь не останавливается. Он зовет Виктора, просит принести бинт. Боже мой, взрослые мужики… И я, я тоже участие принимаю.

— Ну вот, теперь мы навеки связаны кровью… Смотри, — предупреждает он меня. Проверяет. Да я на что угодно с ним готова! А он вот только по пьянке мне предлагает бежать с ним. Я бы сию минуту убежала. Куда только? И как? У меня и паспорта-то нет.

— Саня, ты совсем разум потерял. И это все из-за тебя, Наташка.

Пьем теплую водку. Из-за нее Сашка и Мамонтова приплел к этой истории. Идем в комнату, Виктор включает музыку. Битлы. «Донт лет ми даун». Я все никак не могла эту фразу перевести, потом сообразила: «Не подведи меня». Сашка, я тебя не подведу, а ты? Сашка плохо соображает сейчас. Глаза мутные. Руку мою забинтованную берет и по лицу своему ею водит. И сжимает сильно. И больно. Он кладет ее себе на грудь, глаза закрывает. И тихо так. Только музыка: «Донт лет ми даун».

Мне пятнадцать лет. Мать даже не поздравила. Александр устроил мне день рождения. «За мою маленькую девочку!» — был его тост. Ничего себе маленькая — я была выше всех баб, собравшихся отмечать мой день рождения. Они были лет на десять старше меня. О моем возрасте не говорилось. Сашка был такой веселый, радостный, будто это его день рождения. Мы убежали на темную кухню от праздничного, шумного стола. Шептались, целовались. И он все уговаривал меня убежать на Канарские острова. Мы убежали. Не на острова, а на Неву. Катались на ночном пароходике. И Сашка все про острова рассказывал… Я не могу даже на самолете полететь — паспорт нужен. Проверяют. Раньше не проверяли, но какие-то мудилы решили самолет угнать. Ни хуя, конечно, не вышло. Их посадили. Но зато теперь изволь предъявлять документики при посадке и даже при покупке билета. Да и кто бы нас пустил на острова? Люди в Болгарию не могут добиться разрешения…

Мы разбудили Мамонтова, согнали его с кровати… и оказались такими усталыми, что даже на любовь сил не было. Я уже проваливалась в сон, а Сашка вдруг засмеялся.

— Четырнадцатого июля Бастилию разнесли. С тобой все ясно. Разрушительница. Революция ты моя…

За все надо платить. За удовольствие особенно. Я плачу за него в детской комнате милиции. Не ожидала я от матери такого — собственную дочь в ментовскую отправить. А потом на дачу, к тетушке. Эта поездка, по словам мамочки, даст возможность проверить мои чувства, и если они настоящие, то разлукой закрепятся. Повторяя есенинское: «Лицом к лицу Лица не увидать. / Большое видится на расстояньи», мать чуть ли не перекрестилась, посадив меня в электричку.

С Александром я условилась, что каждый вторник и четверг он будет ждать меня у «Кинематографа» в восемь часов вечера. Если мне станет совсем уж невмоготу, то я прямо туда и приеду с дачи.

В «Кинематограф» мы часто ходили в последнее время. Там крутили американские вестерны и европейскую ностальгию. После очередного «пиф-паф» я поняла, почему Людка называет Александра — Пол Ньюмен. Глаза очень похожи, только Сашка русский и ростом наверняка выше.

Первую неделю я не очень рвалась удрать от тетки. Дача у нее только что выстроенная, со всеми удобствами. Стройматериалы специально по заказу ее мужа — директора научно-исследовательского. А может, и по ее, теткиным, заказам — она тоже человек. Член партии, еще чего-то, в горисполкоме занимает должность кого-то… Вот как хорошо быть хоть чуть-чуть главным. Ма-аленьким, но главным. Сразу у тебя все есть! У Сашки тоже деньги есть… Выходит, ты иметь что-то можешь, только если к партии принадлежишь или если воруешь.

Может, я боялась Александру надоесть, а может, сама устала? Тетка из кожи лезла, пытаясь меня развлечь. Отвлечь! И завтрак мне в кровать, и платья свои дарила. С соседским юношей пыталась знакомить. Милый парень, катающийся на велике, поступивший в иняз. Мечтающий за границу поехать.

Я лежала на балконе теткиного двухэтажного дома. Загорала, лопала клубнику, читала старые журналы. А вечером мы играли в карты.

— Тетя Валя, почему у вас нет детей? Вы были бы такой заботливой мамой!

Тетка слегка дергает головой, и руки у нее вздрагивают.

— Смеешься над моей заботой. Жаль, что обо мне никто так не пекся… Дядя твой учебой был занят, я тоже. Вот никто и не подумал, что нельзя мне аборт было делать. Мы к знаниям стремились, а давались они, ох, как нелегко — время-то какое было! А вы вот бежите от знаний!

Мы за кухонным столом, покрытым клеёнкой яркой, веселой расцветки. В тон ей — абажур. Теткин муж привез из Югославии. Все портит клейкая лента, свисающая с лампы. Ловушка для мух и комаров, от которых в ушах звенит. Вся Ленинградская область на болоте, как и сам город. Занес же черт Петра Великого! Окно нельзя закрыть. Жарища и змеиная мазь. Тетка ею поясницу мажет. В придачу к нервному тику у нее радикулит. От усердной работы на огороде. Воняет эта мазь… и совсем не как змея, по-моему.