Он не хотел думать об этом, более того, в нынешнем, почти лишенном коммуникаций мире все могло оказаться не более чем слухом. Молва об Углеродной афере и расстреле Жака Бержерона передавалась из уст в уста в самых разнообразных, порой фантастических вариантах. Но Арденнский ядерный взрыв был реальностью. Николай встречал очевидцев этой катастрофы, возродившей, спустя почти столетие после Хиросимы, старые страхи человечества, добавляя к ним новые угрозы, а в виде приправы еще и сомнение — может быть, последнее, — что можно найти выход из безвыходного положения.

«Не обманывай себя, — сказал он про себя, — Углеродная афера вовсе не слух. Она — доказательство того, что все мы не более чем пылинки среди бури, которая не утихнет, пока не сотрет нас с лица Земли. Она — железный закон, который превратил огонь во врага, а тебя — в спичечного контрабандиста, вечно гонимого, вечно мечущегося между пачками ветхих банкнот и виселицей. Можешь думать о себе все, что угодно, что ты, к примеру, благодетель измученных людей или циничный преступник, это дела не меняет. Просто все мы в одной лодке, давшей течь, и лодка эта медленно идет ко дну, а все возможные способы заткнуть пробоину мы забыли. Цивилизация осыпалась, как старая краска, слой за слоем. Сначала ядерные технологии, потом финансовая система, электричество… Законы природы рушатся, и мы вынуждены обращаться ко все более древним изобретениям человечества. Но Углеродная афера подвела к последней черте, к последнему и первому открытию, без которого мы уже ничем не будем отличаться от животных. К огню».

Низко над дорогой пролетела сорока, села на ветку и с любопытством уставилась на одинокого путника. Вокруг было тихо, лишь его размеренные шаги по растрескавшемуся асфальту нарушали гармонию птичьих песен в кронах деревьев, и где-то очень далеко разносились удары топора — единственный признак человеческой жизни в этих горах. Ему казалось, что какой-то провал во времени отбросил его в древнее прошлое. Да так, по сути дела, и было, только не он один, а все человечество постепенно возвращалось назад, теряя мало-помалу власть над природой и над своей собственной судьбой. Вначале еще оставалась надежда. Даже после Медной катастрофы, когда повсюду в мире посиневшие провода горели в последнем электрическом фейерверке, — даже тогда оставалась вероятность, что цивилизации сможет приспособиться. Вынашивались самые разнообразные планы, сменяя один другой: замена меди алюминием, приоритетное развитие паровых двигателей, создание воздушных шаров и дирижаблей, пока не отыщется способ восстановить электронику в самолетах, жесткая экономия горючего и энергии, наплевать на миллионы умирающих от голода и холода, речь идет о будущем прогресса, господа!

Но было слишком поздно. Слишком глубокой оказалась пропасть, и все попытки выбраться из нее заведомо были обречены на провал. Распад мировой коммуникационной системы после нескольких месяцев кровавых разборок привел практически к уровню развития в Средневековье — тысячи разобщенных чиновников, руководимых железной рукой новоявленных диктаторов. Один за другим рушились планы восстановления блистательного прошлого в силу отсутствия координации, из-за нехватки материалов, из-за бдительной зависти вооруженных до зубов соседей и от унылого отчаяния. Люди просто потеряли веру во что бы то ни было, кроме куска хлеба здесь и сейчас. Жизнь в городах замирала; деревня, хотя и обезлюдевшая в результате эпидемий, встречала толпы пришельцев ружьями и вилами. Прогресс? Забудьте об этом, завтра очередь дойдет и до алюминия. Это было основной помехой при попытках восстановления электротехники — неверие в будущее алюминия. Но этот металл до сих пор не подвергся воздействию Коллапса. Нестабильным оказался другой элемент, и страшное эхо Арденнского взрыва разнесло по всему миру весть о последнем открытии Жака Бержерона. Вселенная нанесла очередной удар по основам жизни — углероду.

Николай невольно тряхнул головой. Даже теперь, как и тогда, осознать это было нелегко. Трудно было представить, что искаженные законы природы привели к ядерному взрыву кучки угольной пыли. Человеческая мысль просто отказывалась погружаться более глубоко в лабиринты предположений и догадок. Там, во мраке непознанного, таился леденящий страх, потому что, господи, ведь это означало, что атомная бомба стала доступной любому безумцу! Даже после расстрела Бержерона рано или поздно найдется кто-то другой, кто доработает технологию. И тогда…

Страх. Гибельная лютая зима через тридцать четыре года: сначала голод и холод, озлобленные вооруженные патрули на улицах и дорогах, внезапные вторжения надзирателей, взломанные двери, обыски, расстрелы за найденную спичку, стража с биноклями на крышах, тщательное отслеживание малейших признаков дыма на горизонте, обед из сырого картофеля или куска сырого мяса, замерзшие трупы на тротуарах, полудрема в ледяной комнате под кучей одеял, виселицы и таблички с надписью «Пироман»… Потом — весна, первые солнечные лучи и первые зеленые ростки в расшатанных цингой зубах, новые массовые захоронения и медленное осознание того, что еще одна такая зима означает поголовную смерть. Повсеместные, яростные бунты отчаявшихся, превращенных в скелеты людей приводят к компромиссу. Использование огня разрешено — при соблюдении строгого режима контроля, включающего всеобъемлющую систему правил полного сгорания горючего и распыления углесодержащих продуктов горения. Спички и зажигалки объявлены вне закона, на использование огнива после тщательной проверки выдается специальное разрешение. Понемногу и неохотно власти допускают создание районных Очагов, применение свеч и кадил, ограниченное использование огня для отопления в самые холодные дни. И все это напоминает хождение по канату между простейшими жизненными потребностями и преступлением, за которое существует лишь один приговор — смерть.

На мгновение Николай остановился и осмотрелся. Его охватило чувство нереальности, словно все вокруг было всего лишь плохо нарисованным декором, за которым прячется другая, более глубокая реальность. Зелень деревьев и травы, разноцветные перья перелетных птиц, его собственный пульс — все это была жизнь. Жизнь, основанная на все еще загадочном и страшном химическом элементе — углероде. Как уже бывало не раз, сознание зашевелилось от иллюзорного ощущения, что где-то совсем рядом, в глубине извилин, кроется ответ на мучительные вопросы. Почему работа сознания остается такой же, как и прежде? Почему видоизмененные атомы углерода — если они действительно изменились — не перестают участвовать в непостижимо сложных метаболических процессах? Или все это лишь вопрос времени, как утверждают некоторые слухи? Может быть, явление это началось на глубинном уровне, чтобы постепенно распространиться на микроскопические святилища хлорофилла и гемоглобина и тем самым навсегда уничтожить ту искорку, которая зажглась на планете четыре миллиарда лет назад?

Грезы рассеялись, и реальность ударила в глаза, обрекая его на танталовы муки — разгадка снова ускользнула. Вопросы оставались без ответов, да и кому было на них отвечать в годы подозрительности, а часто и открытой ненависти к небольшой группе оставшихся в живых ученых. После Арденнского взрыва страх положил конец развитию науки, и человечеству пришлось идти другой дорогой — дорогой медленного приспособления к новым условиям. Через какое-то время испытанный метод проб и ошибок должен к чему-то привести… если, конечно, это время будет.