придать своеобразный и игривый оборот. Остроумие у него было неистощимое, и остроумие совершенно из ряду вон выходящее: ничего заученного и приготовленного, ничего затейливого или натянутого. Это был поток, бьющий полным ключом, самородный фейерверк, поражавший своим блеском и своею неожиданностью. Разговор пересыпался то тонкими шутками, то забавными выходками, то меткими замечаниями. Его приезд в приятельский дом был для всех настоящим праздником. И старые, и молодые – все собирались вокруг него, и он ко всем относился равно дружелюбно, со всеми сходился, как добрый товарищ. По целым дням длились оживленные беседы; с утра до вечера около него раздавался громкий смех. Обыкновенно в дни его приезда появлялось на стол любимое его вино, шампанское, и тут уже не было удержу; за бокалом он развертывался весь. При этом он мог пить сколько угодно, никогда не доходя до опьянения. Физически это была натура железная, способная все выносить. Зимою он спал с открытым окном, а иногда, закутавшись в шубу, ложился спать на снегу или возвращался из бани в легком халате и в туфлях на босую ногу.

У нас он гащивал часто и подолгу. В моих детских воспоминаниях сохранилась память об этих посещениях как о времени какого-то бесконечного веселия. Как живые воскресают передо мною эти прерываемые громким хохотом беседы за чайным столом, шумные завтраки с шампанским, в то время как гость собирался уезжать и лошади стояли уже запряженные у подъезда. Но хозяин о них забывал. В неудержимом порыве он продолжал потешать собеседников до тех пор, пока наконец становилось поздно и к общей радости лошадей приказывали отпрячь. Так протекали день за днем: разговоры и хохот не прерывались, лилось шампанское, сверкало остроумие, лошадей запрягали и отпрягали, и насилу наконец гость вырывался из дружеской семьи, где отцы и дети одинаково были ему рады. Эти тесные отношения с обоими поколениями сохранились неизменно до конца его жизни.

Менее близка к моим родителям была его жена Софья Михайловна, рожденная Салтыкова, вдова Дельвига, следовательно, коротко знавшая весь литературный круг того времени. Это была женщина очень умная и приятная, с тонким вкусом, с изящными формами, с большим литературным образованием. Но жила она более дома, погруженная в семейную среду и мало общаясь с посторонними. После смерти мужа, которого она долго пережила, она оставалась как бы живым памятником прошлого, сохраняя до глубокой старости всю свежесть своего ума и всю чуткость своего сердца.

Значительный элемент в дамском обществе Мары составляла и жившая с матерью незамужняя дочь, умная и пылкая Наталья Абрамовна. Изредка наезжала с семейством и Варвара Абрамовна Рачинская, которая по своему приятному и основательному уму и ровному характеру представляла резкий контраст с восторженным пылом своей более блестящей сестры. И вся эта состоявшая из столь разнообразных элементов семья жила в полном согласии и единении. Катерина Федоровна не могла этим довольно налюбоваться. В своих письмах к моей матери она живо и остроумно описывает посещения жителей Мары и Любичей. Иногда совершался наезд целым большим обществом. «Самым забавным было то, – пишет она, – что абсолютно все разъезжали, а конечной целью всеобщего нашествия была Мара. Как и следовало ожидать, я присоединилась к веселой компании, и, предупредив их заранее об этом налете, мы перенеслись туда в воскресение. Мы очень весело провели весь день. Дамы из Мары были очень любезны, каждая в своем жанре: одна очень положительная, вторая – романтичная, а третья[30] – возвышенная и сверх того еще тетушка – хозяйка. И действительно, я никогда не видела мадам

Serge такой веселой и разговорчивой. Мадам Устинова была превосходна. В гостиной, которая всегда носила отпечаток тайны, витал дух праздника. После обеда монсеньор и мадам Устиновы вместе с Сергеем отправились с визитом к мадам Панчулидзевой; Евгений ушел к себе в комнату, а три двоюродные сестры, Леон и я принялись болтать, безумно хохоча почти до половины восьмого, пока все не вернулись. Полчаса спустя мы тоже отправились в Любичи. Как Вам нравится эта увеселительная прогулка?.. Таков порядок!»[31]

Затем все три брата Баратынских приехали навестить соседей в Любичах: «Евгений был очень любезен, – пишет Катерина Федоровна. – Знаете ли Вы, что женщины замечают только любезность, объектом которой в большинстве случаев они являются. Ну и что ж! В этот раз был мой черед; он сел за стол рядом со мной, много разговаривал, и все это так просто и естественно, и меня нисколько не смутило его превосходство, напротив, я почувствовала себя смелее; поэтому это было не просто завязавшееся знакомство, а дружеский договор. После обеда мы с Леоном пели, и в пении он был так же снисходителен, как и во всем остальном, он никак не хотел отойти от рояля. Сергей нам аккомпанировал, и мы «с остервенением» музицировали до 11 часов вечера. На следующий день они уехали только после 2 часов; Евгений сказал мне, что у него никогда не было более приятного знакомства, сделавшего таким очаровательным прошедший день. Вы догадываетесь, о ком идет речь; но о чем, Вы, вероятно, не догадываетесь, так это об удовольствии, которое я испытала, когда он назвал имя Вашего мужа. Он мне сказал, что очень огорчен тем, что дела лишают его возможности видеться с ним»[31].

Особую прелесть имела Мара летом. Главное ее украшение составлял упомянутый выше покрытый лесом овраг, на дне которого бил холодный ключ. Это место, запустевшее после старого барина, вновь обновилось и оживилось при новом поколении. Построенный стариком обширный каменный грот служит убежищем от летнего зноя. Здесь нередко все общество обедало и затем проводило время в веселых разговорах до глубокой ночи. Впоследствии Сергей Абрамович возвел над ним прелестное летнее жилище в любимом своем готическом стиле, в гармонии с лесной обстановкой, с высокими стрельчатыми сводами и гостиной и наружными лестницами, дающими вход в различные летние помещения. В том же стиле была воздвигнута изящная купальня с дождем возле родника; через овраг был перекинут красивый мост, а на противоположной стороне, прямо против грота, построены были большие готические ворота, фантазия, придуманная собственно для украшения вида. Художественному глазу хозяина не нравилась пустота, остававшаяся здесь между густою сенью берез и дубов; он и поставил тут бесполезное здание, на котором с удовольствием мог покоиться взор. Но ему надоели наконец вопросы: на что нужны эти ворота? – и он обыкновенно отвечал, что они принадлежат не ему, а соседу, Рафаилу Ивановичу Фельцыну, который неизвестно зачем поместил их тут. На лето вся семья переселялась в это жилище. В семейные