Получив в свои руки оперативно-стратегическое планирование, сторонники новой школы разработали «План № 17», который и был применен в начале войны, вплоть до поражения в Пограничном сражении. Удар главной группировкой против центра и левого фланга германского развертывания означал, что французы сами подставляют свой фланг главной германской группировке правого крыла, долженствовавшего наступать через Бельгию. И это притом, что «План Шлиффена» вовсе не был секретом для французов: «Окончательный французский план явился тем самым, который нужен был для того, чтобы придать составленному Шлиффеном в 1905 г. первоначальному немецкому плану характер плана непрямых действий… Французский план помог стать замыслу Шлиффена еще более совершенным. И если бы покойники могли смеяться, то как смеялся бы покойный Шлиффен, увидев, что французов даже не нужно было заманивать в ловушку. Однако смех Шлиффена вскоре сменился бы досадой, так как его преемник Мольтке, младший в роду, но более осторожный в своих действиях, осуществляя план Шлиффена, фактически отошел от него при подготовке к войне»[36].

Согласно новому плану, введенному в действие с началом войны, две французские армии (1-я и 2-я) общей численностью в 11 с лишним корпусов (600 тыс. штыков и сабель) развернулись напротив Эльзас-Лотарингии, где и намечался главный удар через Вогезы и долину реки Мозель. В районе Вердена стояла 3-я армия (4,5 корпуса – 240 тыс. чел.), в своеобразном резерве – 4-я армия (3 корпуса – 160 тыс. чел.). А вдоль северной границы с Германией и Бельгией (на направлении главного германского удара) находилась только лишь одна 5-я армия (6 корпусов – не более 300 тыс. штыков и сабель) при поддержке кавалерийского корпуса (16 тыс. сабель) и группы территориальных дивизий генерала Амада (60 тыс. чел.). Сюда же должны были перебрасываться британский Экспедиционный корпус и отступать бельгийская армия, однако в любом случае сосредотачиваемых войск не хватало.

Даже в географическом плане, что является необходимой составляющей любого оперативного планирования, французы не сумели должным образом разработать идею удара. Уже после войны один из сотрудников германского Генерального штаба Г. фон Куль писал, что французское наступление, проводимое согласно «Плану № 17», «распадалось на два отдельных французских наступления, разделенных крепостным районом Мец – Диденгофен. Северное крыло не имело достаточно пространства для развития маневра, южное – должно было встретить между Мецем и Вогезами препятствия [крепостных районов неприятеля]»[37].

Вторжение французов в Эльзас-Лотарингию (с открытием военных действий были даже специально образованы вскоре упраздненные за ненадобностью Эльзасская и Лотарингская армии) и вскоре прояснившиеся намерения противника вынудили французское командование перебрасывать войска с юга на север. Лишь ошибки немцев (первая – предвоенное распределение сил между крыльями, вторая – отправка войск на Восток в ходе сражений во Франции), несколько дней, выигранных для французов бельгийцами, и энергия генерала Жоффра позволили союзникам вырвать победу в тот момент, когда части 1-й германской армии находились в каких-то 30 километрах севернее Парижа.

Результаты французского оперативно-стратегического планирования, только подыгрывавшего «Плану Шлиффена», должны были самым естественным образом сказаться и на Русском фронте. В связи с тем, что российская экономика зависела от французского капитала (значительная часть французов жила на дивиденды от русских займов, а русские строили на французские деньги стратегические железные дороги, необходимые для сокращения сроков мобилизации и сосредоточения на границе), русская политика также подпадала под определенное руководство французской стороны. В итоге русские военные руководители под жесточайшим давлением французов были вынуждены принять на вооружение план наступления в Германию на 15-й день с начала объявления мобилизации.

Это означало, что русские армии двинутся вперед без надлежащей организации тыла, которая в первые две недели может быть охарактеризована эпитетами вроде «хаос». Следовательно, реакция армейских штабов и войск в целом на ситуацию будет далека от нормальной, когда военная машина движется по «накатанной» колее. Даже британский автор заметил, что «это обязательство явилось непосильным напряжением для громоздкой русской военной машины. Когда она начала работать, она стала трещать по всем швам, вызывая многочисленные срывы и местные неудачи. Явилось это также слишком сильным напряжением и для русского главного командования. В итоге оно принимало решения в состоянии повышенной нервозности и волнения»[38].

Это означало также, что и без того слабая русская железнодорожная сеть уже в ходе боевых действий, когда от обеспечения и снабжения зависит судьба операций, забьется эшелонами с тыловым обеспечением. Что русские будут вынуждены безоглядно рисковать в своем наступлении «во что бы то ни стало», лишь бы оттянуть на себя лишние германские корпуса с Французского фронта. Как справедливо говорит отечественный исследователь, «планы стратегического развертывания и сосредоточения, первых стратегических операций России, отработанные военным ведомством под руководством начальника Генштаба Я.Г. Жилинского совместно с французским Генштабом, непосредственно накануне Первой мировой войны отвечали, прежде всего, интересам Франции. Это были планы наступательной стратегии, призванной во многом не допустить разгрома Франции в первых сражениях войны германской армией, как то было намечено в модифицированном “плане Шлиффена”»[39].

Поэтому в Российской империи стали учитывать, что к тому моменту, как неприятель одержит успех на Западе, следует создать для себя максимально благоприятные условия на Восточном фронте. Это – разгром Австро-Венгрии и закрепление за выгодными географическими рубежами. В русском Генеральном штабе полагали, что в первые полтора месяца войны, пока германцы будут «заняты» на Западе, следует отбросить австрийцев за Карпаты, одновременно оккупировав германскую Восточную Пруссию, дабы закрепиться по всей линии Вислы. В случае же чрезвычайно благоприятного исхода первых операций, а также по мере подхода новых войск из внутренних военных округов, вполне реально ударить и на Берлин. В случае победы германцев на Западе русские удерживали за собой такую мощную естественную преграду, как Висла, что позволяло русской стороне успешно обороняться по всему фронту.

Не отказываясь от приоритета удара по Австро-Венгрии, русские готовились и к одновременному решительному наступлению в пределы германской Восточной Пруссии. Как справедливо говорит исследователь, «нельзя говорить о том, что это решение было принято русским Генеральным штабом исключительно под давлением Франции. В русском Генеральном штабе отдавали себе отчет в том, что в случае быстрого падения Франции, основные германские силы могут быть быстро переброшены на Восток и Россия окажется в этом случае одна против Тройственного союза. Напротив, оттягивая с французского фронта часть германских сил, Россия обеспечивала себе существование активного союзника. Не следует также сбрасывать со счетов и стремление русского Генерального штаба воспользоваться отвлечением главных сил Германии на франко-германский фронт для возможного нанесения ей решительного поражения в первые же месяцы войны»[40]. Но для достижения этого следовало оккупировать немецкую Восточную Пруссию и австрийскую Галицию, включая Карпатский хребет. Подобные мысли как нельзя более соответствовали и франко-русским договоренностям, так как удар по Восточной Пруссии являлся обеспеченным.