не мое дело, что она ест и сколько, и мне все равно… но она не пообедала.

Возможно, она не чувствует голода, потому что все еще находится в тумане после всего, что произошло. Я уверен, что сегодня у нее был тяжелый день.

Хватаю несколько батончиков мюсли с прилавка со снеками перед тем, как уйти. На всякий случай.

Когда за нами закрывается дверь, она выглядит такой уставшей, что я даже не пытаюсь шутить с ней. Сажусь на кровать, стягиваю толстовку, бросаю ее на письменный стол и хватаю с тумбочки дневник.

Глаза Уинн на мгновение заинтересованно смотрят на меня, прежде чем она возвращается к своей задаче — сложить одежду и собрать те несколько вещей, которые она разложила на своей стороне комнаты.

Я стараюсь давать ей личное пространство, действительно стараюсь, но это довольно трудно, когда она такая милая. Ее ум может меня раздражать, но она прекрасна. Ее большой свитер идеально достигает колен, а длинные носки заправлены в пушистые тапочки.

Длинные розовые волосы спадают ей на лоб и так и просится, чтобы я откинул их набок.

На моих губах появляется хмурая улыбка, когда я смотрю, как она мрачно засовывает несколько пар джинсов в комод. В ее взгляде есть что-то знакомое мне. На самом деле, он слишком похож на мой собственный. Темные круги под ее светло-карими глазами наполняют мою грудь желанием. Я хочу узнать ее полностью, так сильно, что мы никогда не сможем распутаться.

Она — олицетворение душевной боли, и я хочу, чтобы боль, которую она вселяет в мое сердце, осталась в нем навсегда.

— Что?

Моя голова приподнимается, и я перевожу взгляд на нее.

— А? — говорю я, как полный идиот.

Ее брови нахмурились, и она хмурится, глядя на меня, как будто я какой-то зверь.

— Почему ты на меня так смотришь?

Черт, мой взгляд опускается ниже и я вижу ее ночную рубашку, зажатую в руке. Она раздевается. Боже, помоги мне, Уинн одевает ночную рубашку в постель? Пожалуйста, скажите мне, что она надевает еще и шорты. Мысль о том, что под шелковой рубашкой только ее нижнее белье, приливает кровь к моему члену, от чего спортивные штаны становятся неудобно тесными.

— О, прости, я… не знаю, задумался. — Ее нахмуренность углубляется, и я чувствую себя полным мудаком. — Да, прости.

Переворачиваюсь лицом к окну, беру свой дневник, хотя сейчас мне совершенно неинтересно читать.

— Почему ты оставил это кольцо в моей больничной палате? — спрашивает она, и я слышу, как ее свитер падает на пол.

Мой стояк натягивает мои спортивные штаны. Я жалею, что надел серое — по крайней мере черное его бы скрывало.

— Какое кольцо? — спрашиваю я.

Очевидно, я знаю, о чем она говорит, но не думал, что она догадается, что это я его туда положил. Выходит, я не такой хитрый, как думал.

Она на мгновение замолкает, и я инстинктивно поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее, даже не задумываясь об этом, когда Уинн надевает черную шелковую ночную рубашку. Ее грудь обнажена, и, на удивление, на ней нет белья. Мой рот сразу же открывается и член мучительно пульсирует, когда новая кровь появляется там, умоляя.

Уинн опускает воротник через голову и смотрит на меня, как неприветливая ведьма, которой она и является. В ее глазах горит огонь. Она не опускает рубашку сразу — медленно проводит пальцами по подолу, натягивая ее на свою полную грудь, и на мгновение останавливается прямо над своей киской.

Выражение моего лица темнеет, меня охватывает голод, такой же чертовски плотский и необузданный, как и я сам. Я не люблю, когда меня дразнят, если я не могу получить приз.

— Лучше прикрой свою киску, если не хочешь, чтобы я сегодня вечером оттрахал тебе мозги, Уинн.

В ее глазах промелькнул страх, но она крепче сжимает подол рубашки.

Я не знаю, что она делает. Я уже предупреждал ее, и если она хочет поиграть, то я с радостью ее развлеку.

Перекатываюсь на край кровати и опускаю ноги на пол, мой член дает о себе знать. Ее глаза опускаются к нему, и голод, который поглощает каждую мою мысль, отражается и в ее взгляде.

Она натягивает рубашку и прищурившись, безжалостно смотрит на меня.

— Ты нарочно смотрел, поэтому я хотела, чтобы ты увидел, чего не получишь.

Ее соски твердые, ночная рубашка не скрывает их.

— Ты в этом уверена? — бормочу я низким, опасным тоном.

Она смотрит на меня так, будто не знает, что сказать, не раз опускает взгляд на мой набухший член, прежде чем закатывает глаза и залезает в свою кровать.

— Сколько тебе вообще лет? — спрашивает она, поворачиваясь лицом к двери своего шкафа, а не ко мне.

Я ложусь обратно и улыбаюсь. На самом деле это даже весело, что она здесь.

— Мне двадцать девять, а тебе?

— Двадцать шесть.

— Трагично, — шепчу я, не намереваясь, чтобы это прозвучало как издевательство, но так оно и есть.

Она не отвечает. После нескольких минут молчания я выключаю лампу. Уже перевалило за полночь, и я чертовски измотан. Рана на ребрах, которую я лечил в больнице, все еще болит, но тупой пульс меня уже не беспокоит. Мои глаза начинают закрываться, когда я слышу ее голос.

— Лиам?

— Да?

— Если я трагична, то кем же это делает тебя?

Я задумываюсь об этом на секунду.

— Жестоким.

Она хмыкает, но не раздраженно, а скорее с облегчением, то вид, после которого следует улыбка.

Мы больше не разговариваем. Я засыпаю, наблюдая, как ее тело мягко двигается с каждым вздохом.

Ⅷ

Уинн

Мой сон такой же беспокойный, как и моменты пробуждения.

Я так чертовски устала… Даже мои сны не приносят мне ни покоя, ни облегчения от долгих, мрачных дней. Наоборот, они делают все еще хуже. Иногда мне снятся такие яркие сны, что я просыпаюсь еще более изможденной, чем была перед тем, как заснула.

Сегодня одна из таких ночей.

Хуже всего то, что эти сны даже не захватывающие. Я буду сидеть за столом, работать, ходить за продуктами, иногда даже просто гулять. Все, что я знаю, это то, что я очень, очень устала.

Потолок в моей комнате покрыт уродливыми слоями бежевой краски, которую давно пора было отремонтировать. Интересно, не оттуда ли идет запах плесени?

Старые окрашенные потолки — это все, что помогает мне оставаться в сознании в ночные часы. Как депрессивно.

Я переворачиваюсь на бок и подтягиваю одеяло ко рту, наблюдая, как Лиам