Вижу, что девушка раздумывает. Сборник записывать надо, время тратить. Стоит ли её благодарность таких усилий? С другой стороны, есть повод продолжить знакомство. Девушки любят интриги и тайны. А я как романтический герой, и дерусь, и бизнес спасаю…

— А там, глядишь, и постоянным покупателем стану, — подталкиваю её мысль в правильном направлении.

— Откуда у тебя башли, колхозник?! — Джону я, определённо, не нравлюсь.

— Я, кажись, видел его, — встревает более осторожный долговязый, — он с книжниками вертелся.

Кивком подтверждаю его мысли.

— Пойдём, —решается Кэт.

— А торговля? — возражает Джон.

— Твоим фейсом только торговать, — глумится над парнем она, — пошли, хоть лёд приложу.

* * *

— Ты чё, боксёр? — спрашивает Джон, пока лифт медленно считает этажи.

Под правым глазом у него расплывается бланш. Глаз заплывает и становится узкой щёлочкой. Отёк наливается глубокой лиловой синевой, похожей на грозовую тучу.

— Неа, — безмятежно пожимаю плечами, — фотограф.

Кэт разворачивается и смотрит оценивающе. Чувствую, как в тесном лифте к моей ноге прижимается её бедро. Люблю свою профессию.

— В смысле — фотик дома есть? — уточняет она.

— В смысле — работа такая.

Идти оказалось недалеко. До высокой двенадцатиэтажной свечки с единственным подъездом. Таких новостроек поставили восемь штук, вдоль всего проспекта Революции, и случайные люди здесь квартиры не получали. Кто-то у нас — из мажоров.

Лифт останавливается на последнем этаже. В данном случае это престижно. Почти пентхаус, весь город отсюда как на ладони.

Из-под фанерной, в прямом смысле слова, двери сочится дым. Сама дверь приоткрыта, но Кэт по этому поводу не переживает. Внутри топор можно вешать. Принюхиваюсь к дыму и с облегчением не чувствую сладковатого запаха "горелых тряпок". Не хотелось бы по глупости "присесть за компанию".

В большой комнате куча бородатых и волосатых личностей обоего пола пытаются переорать друг друга и стоны Дженис Джоплин. В руках у них сигареты и стаканы с чем-то розовым. Успеваю заметить пёстрые драпировки на мебели в цыганском стиле, сейчас бы его назвали "бохо", и мольберт в углу.

Долговязый пытается быть любезным и выкрикивает приветствие. Кто-то отделывается кивками и взмахами рук, большинство нас просто не замечает.

Кэт равнодушно проходит дальше по коридору и толкает вторую дверь. Ходят здесь "по-европейски", то есть не разуваясь. То, что в Европе при таком стиле жизни от паркинга до гаража на автомобилях ездят, а тротуары перед домом с шампунем моют, здешним обитателям неинтересно. Так что чистота пола соответствующая. Богема.

За второй дверью узкая длинная комната. Всё свободное пространство забито картонными коробками и аппаратурой. Она здесь серьёзная.

Величественно крутят катушки два бобинника "Союз", рядом в стойке установлены сразу пять кассетников. "Вилма", читаю название. Здоровенные, массивные. Сразу видно, что дорогущие.

Из мебели только потёртая старая софа вдоль одной из стен и сильно подранное крутящееся кожаное кресло. В нём сидит лохматый субъект с буйной кустистой бородой в оранжевых наушниках-ракушках. Он медитативно качает головой, что-то подкручивая время от времени на небольшом микшерном пульте.

Кэт чмокает его в макушку. Субъект подпрыгивает от неожиданности.

— Нельзя так пугать, — заявляет он.

— Ты тут совсем одичаешь, — говорит Кэт, — людей он боится. Познакомься, это Алик.

— Мишаня, — тянет мне ладонь бородатый.

Его глаза за стёклами толстых очков кажутся очень добрыми. Такое почему-то случается с близорукими людьми. Иное расположение зрачка, что ли. Такое чувство, что они любят весь мир. А на самом деле не видят нихрена.

— Почему не Майк? — удивляюсь.

Коренастый Джон недовольно морщится, словно очередной мой камень прилетел именно в его огород.

— А нахрена? — пожимает плечами бородатый.

— Мишаня у нас "цивил", — смеётся Кэт, — клубный работник и подпольный дискотетчик.

— Бывший клубный работник — поправляет Мишаня, — видал я в гробу всю эту колхозную самодеятельность.

— Вот вам есть о чём поговорить… — тут же влезает Джон.

— Ты в районе работал? — тут же спрашиваю я.

— Ага…в ……… Жопа мира.

Надо же, не то, чтобы по соседству, но и недалеко.

— Не рассказывай, — говорю, — я с Берёзова.

— Сосед! — Мишаня хлопает меня по плечу.

Контакт установлен, я в этой компании почти свой.

— Надо Алексу сборник записать, — говорит Кэт.

Бородатый смотрит на счётчик у бобинника, с которого сигнал идёт сразу на пять источников. Да у них тут почти фабричное производство. Денег вложено дохрена. Не удивлюсь, если на эту технику "Жигули" купить можно.

— Минут десять осталось, — говорит Мишаня. — А что записывать? Диско? Или "Ритмы Советской эстрады"?

— Вот, я накидал на бумажке, — протягиваю сложенный тетрадный лист, на котором я заранее изложил все свои хотелки. — У вас всё это есть, я уточнил.

— Кэт? — Мишаня умоляюще смотрит на босса, — это ведь каждую отдельно искать… это время займёт…

— Не бухти, — говорит девушка, — он наш товар спас. Надо отблагодарить. — Она берёт листок в руки и говорит, — заодно мастер-копию сделаешь и будешь ещё один сборник писать. Толково всё подобрано… сечёшь.

— Тебе на какую кассету писать? — спрашивает Мишаня.

— В смысле? — не понимаю его.

— На "фирму" или на простую? — он вытаскивает две коробочки. В одной никогда не виданная мне кассета AGFA, в другой слегка знакомый Maxell.

— Ого что у вас есть!

Они действительно сумели меня удивить. Я про такие кассеты слышал только в 90-е. Но толком их не застал, сразу окунулся в эпоху компакт-дисков и МР3.

— За "фирму" доплатить придётся, — говорит Кэт, — так далеко моя благодарность не распространяется.

— Сколько?

— Двадцатка, — улыбается Кэт, — тебе как родному, по закупочной.

Врёт конечно.

— У отечественных, плёнка, как наждак, — добавляет Мишаня, — если техника приличная, то головку сотрёт нахрен.

Деньги жгут карман. Понимаю, что проживу прекрасно без импортных кассет. Но понты из будущего, помноженные на подростковый гормональный фон дают гремучую смесь.

Тем более что есть смысл "завязаться", установить контакт с этой тусовкой, достающей вещи, которых у других нет. В такой среде нищебродов не любят. Покажешь себя таким — потеряют интерес. Торгашам всегда нравится слегка кутить и рисоваться. Это как система опознания "свой-чужой".

— Лады, — говорю, — давай на "фирме".

— Бабульки вперёд, — протягивает руку Мишаня, — Процесс обратного