«Бедная моя сестричка… Что же ты с собой сделала…»

«Герсими? Подружка? Ты?»

«Ой, Шахразада… Ты слышишь меня?»

«Конечно, слышу! Как же мне было не услышать твой крик? Ты орешь не хуже ишака на базарной площади в базарный день!..»

Герсими рассмеялась. Да, это была ее «сестричка» – иногда чуточку ворчливая, иногда сосредоточенная, иногда даже раздражительная. Как все люди.

«Шахразада, ты так глубоко уснула, что мы забеспокоились…»

«Отчего бы это? Разве глубоко спать могу только я?»

«Сестренка, но уже наступает вечер, а ты еще не покидала опочивальни… Прошел час твоих занятий с сыновьями – сегодня с ними занимался Шахземан, когда увидел, что ты не торопишься выходить в классную комнату. Прошел час игры с детьми… Но ты все спишь…»

«Аллах всесильный, не может быть!»

Герсими ощутила, что сестра пытается сбросить с себя покрывало черного сна. Пытается, но безуспешно…

Да, Фрейя беспокоилась не зря – похоже, Шахразада увязла посреди черной бездны, как муха в янтаре.

Герсими напряглась, мысленно протянула ей обе руки, потянула. Вот пальцами она ощутила прикосновение пальцев «наставницы», вот они вцепились в ее руку с силой, какой трудно ждать от женщины… Еще чуть-чуть, еще…

– Аллах всесильный! Как долго я спала! – Шахразада раскрыла глаза в теплой полутьме опочивальни.

«Наконец, сестренка! Какое счастье!»

«Герсими, ты где?»

«Я в саду…»

«А мне показалось, что я увидела тебя во сне… И даже сейчас болтаю с тобой…»

«Милая, ты, должно быть, забыла, как я сама учила тебя безмолвным беседам на расстоянии…»

«Забыла, сестра», – виновато ответила Шахразада.

«Зато теперь как пригодилось тебе это странное умение… Я жду тебя у фонтанов…»

Герсими откинулась на спинку скамьи. В этот раз ее сил хватило… Но беспокойство не отпускало. Воспоминание о черной бездне, поглотившей Шахразаду, было таким пугающим и в то же время таким… притягательным, таким манящим. Словно там, в беспросветной темноте, таилась вся сладость мира: все любящие души, все сладкие надежды, все сбывшиеся мечты.

– Понятно, почему Шахразаде было там хорошо!.. И почему она с таким трудом покидала это коварное место…

Герсими погрузилась в воспоминания, пытаясь вновь пройти дорогой, по которой мысленно бежала в поисках разума своей подруги. Сейчас у нее хватило душевных сил и для того, чтобы запомнить этот путь, – ибо в глубине души она подозревала, что ей еще не раз придется выручать свою сестру из объятий черной бездны.

– Аллах всемилостивый… Но что же делать? Как уберечь умницу Шахразаду от всего этого?

Увы, Герсими почти наверняка знала ответ на этот вопрос. Подозревала, что знает точно: ее сестре не хватало кипения страстей, не хватало жизни в размеренном спокойствии дворцовых будней. И до тех пор, пока не изменится привычный порядок вещей, не изменить и желания царицы бежать от него как можно дальше.

– Сестричка! – Щеки Герсими коснулась бархатная щека Шахразады. – Ты так глубоко задумалась…

– Почти так же глубоко, как ты уснула, моя добрая наставница.

– Это верно… И ты знаешь, сегодня мне ничего не снилось! Ни графы, или лэрды, ни рыцари, ни их прекрасные дамы… Даже чудовища не тревожили моих снов…

– Это славно, милая. Плохо лишь, что без моей помощи ты рисковала не проснуться еще пару-тройку дней.

– Неужели? Какой ужас…

В глазах Шахразады отразился настоящий испуг. И… еще какое-то странное желание…

«О все боги мира, – мысленно ахнула Герсими. – Да она мечтает вернуться – не в ту черную бездну, откуда нет возврата, а к рекомым рыцарям и дамам, графам или лордам… Она по-прежнему жаждет бегства отсюда, хоть пока сама и не понимает этого…»

– Как справился Шахземан с уроком?

Герсими усмехнулась.

– Как все мужчины… Почти не кричал, почти не сердился… Почти жив…

– Да, сестричка, наши сыновья не дадут себя в обиду! Даже собственным родственникам…

– Шахземан все пытался понять, как тебе удается управляться этой оравой?

– Оравой? Всего-то трое мальчишек – мои близнецы и твой сынок… С чем же тут управляться?

Теперь Герсими видела перед собой настоящую, привычную Шахразаду – спокойную, чуть снисходительную, улыбающуюся. Но те самые, пугающие искорки нет-нет да и вспыхивали в самой глубине ее глаз.

«Аллах всесильный, надо быть начеку! Боюсь, что моих сил не хватит надолго – и Шахразаде удастся улизнуть в мир грез навсегда…»

Царица и невестка вполголоса беседовали в полу тьме. Приближался вечер, вечер, когда самые черные из снов берут верх над светлыми надеждами и радостными предчувствиями.

– Наконец! – Со вздохом облегчения Шахразада закрыла двери опочивальни.

Она осталась одна и чувствовала удивительную радость от этого. Теперь уже не надо быть кем-то, а достаточно стать самой собой – пылкой мечтательницей, грезящей о неземной любви, о подвигах, которые готов свершить ради нее какой-то прекрасный, пусть пока еще неведомый рыцарь…

Шелка ложа приняли царицу в свои нежные объятия, приняли так, будто ждали лишь этого мгновения, будто были готовы сию же секунду отправить ее в те земли, где ждет ее незамутненное, столь ожидаемое счастье.

Шахразада закрыла глаза и…

И опустилась на скамеечку у крошечного окошка с распахнутыми в лес ставнями. Она, похоже, просидела так не один час, не сводя глаз с тропинки, ведущей к воротам крепости Трокенхольт.

«Онья… Меня зовут Онья… – пришло в голову царице. – Я дочь древнего рода колдунов-друидов, но слишком… мала и потому посвящена лишь в первые степени вечной магии…»

«Духи лугов, духи лесов, вечного камня и хрупких цветов, нежной росы и могучего моря, трижды я вас заклинаю – откликнитесь на мой зов!»

Онья по обыкновению застыла – терпеливо, недвижно, – не прерывая своей безмолвной молитвы.

«Единожды к вам я взываю о даровании покоя, дважды – огнем озарите воспоминания любимого, и трижды – пусть скорее любимый возвратится ко мне».

Девушка сидела так с самого рассвета, почти не двигаясь, не отрывая глаз от тропинки. Час за часом она горячо повторяла беззвучные слова заклинания. Лучи заходящего солнца бросали отблески на ее стройную фигурку, блистая и вспыхивая в облаке белокурых волос, волною падавших ей на плечи. Произнося слова песнопения, она в то же время молилась, чтобы их жар восполнил ту мощь, которой их лишало безмолвие.