Это истинная мелодрама, но мелодрама высочайшего рода, в которой серия чрезвычайно запутанных обстоятельств и мотивов с удивительной легкостью сплетена в единое повествование. Говоря словами самого романа, сюжет «протекает по странным каналам, в туманных формах, мучительными, призрачными путями, постоянно меняясь по мере раскрытия». Эта мелодрама в равной мере спиритическая и материальная, безумные страсти тщательно продуманы и выстроены автором. В ней чувствуется рокот судьбы или, как говорит сам Бэзил, «сверхъестественная убежденность, что мои действия направлялись роком и ни один человек не смог бы изменить или избежать его». Роман «Бэзил» демонстрирует колоссальное развитие мастерства Коллинза. Это роман, рассказанный от первого лица, что позволяет создать определенную исповедальность; и он, несомненно, был отчасти вдохновлен Диккенсом.

Реакция критиков была, используя избитое выражение, неоднозначной. Westminster Review отметила, что ключевой эпизод в сомнительном, низкопробном отеле «абсолютно отвратителен». В те времена от романиста ждали демонстрации «высоких моральных принципов». В Athenaeum упомянули «зловещую атмосферу, в которой разворачивается действие», но похвалили «неукротимую мощь» романа. Подзаголовок «История из современной жизни» не помешал одному из обозревателей критиковать сочинение за нереальность обстановки; Диккенс тоже указал на невероятность некоторых деталей. В 1862 году Коллинз утверждал: «Я знал, что “Бэзилу” нечего бояться искренних читателей… Медленно и уверенно моя история прокладывала путь через препоны критики, чтобы заслужить общественное одобрение, которого с тех пор никогда не теряла». И настоящие триумфы были у писателя еще впереди.

В возрасте двадцати девяти лет Уилки Коллинз пожинал первые плоды своих трудов. У него был широкий круг друзей, он посещал литературные приемы у Ричарда Бентли, он писал рецензии на спектакли и книги для журнала Leader, он был знаком с писателями и журналистами из окружения Диккенса, связанными с его еженедельником Household Words, он стал членом как минимум трех лондонских клубов, часто ужинал в модных ресторанах. И, конечно же, он приглашал художников и литераторов к себе на Ганновер-террас — по словам Холмана Ханта, Коллинз был исключительно гостеприимным хозяином. Позднее Хант писал, что «никто не мог превзойти его в веселье, когда он выступал в качестве организатора пира в собственном доме, где ужин готовил шеф-повар, вина лилось в изобилии, а сигары предлагали самых изысканных марок. Разговоры были шумными, и к веселью присоединялись самые степенные гости, долгий громкий смех доносился из противоположных концов комнаты, и все расходились по домам, наслушавшись отличных историй».

Коллинза можно было бы назвать завидным холостяком, только он не имел ни малейшего намерения жениться. Он наслаждался женским обществом, и женщины любили его компанию, одна из его знакомых, Элиза Чемберс, говорила, что сидеть рядом с Коллинзом за столом во время ужина означало «блестяще проводить время». И все же он не предполагал обзаводиться семьей. Он уже написал в воспоминаниях об отце, что женитьба — «самый серьезный риск, которому может подвергнуться мужчина». И он не был готов так рисковать, вместо этого он завел то, что можно назвать двумя незаконными связями. В статье, опубликованной в Household Words и озаглавленной «Отважные речи холостяка», он заявлял: «Общее представление о масштабах и целях института брака является весьма узким»; иначе говоря, он не намеревался уступать условностям и давлению общественного мнения в данном вопросе. Он заявил, что уже пробовал свадебный торт, который раздают гостям, «не подвергаясь опасности стать женатым или близко столкнуться с кем-либо, оказавшимся в этом нелепом положении». В своих романах Коллинз подробно рассуждает о несправедливости и недостатках семейного союза. Это стало одной из его главных тем.

Однако прелести светской жизни оказались для него недоступны весной и в начале лета 1853 года. Коллинз почти завершил половину нового романа «Игра в прятки», когда его поразила болезнь, вероятно, предвещавшая ревматическую подагру или невралгию последующих лет. Подагру связывают с плотскими удовольствиями, но провоцируют ее генетические особенности, в результате которых в крови повышается уровень мочевой кислоты, ее кристаллы откладываются в суставах, вызывая острую форму артрита и сильную боль, скованность движений и отеки. Подагра может поражать кисти рук или ступни, но у Коллинза мочевая кислота скапливалась, кроме прочих частей тела, и вокруг глаз.

Его отец страдал от аналогичных симптомов, так что логично предположить, что Уилки Коллинз унаследовал предрасположенность к этой болезни, а тревожность и чрезмерное усердие в писательских трудах и светской жизни ускорили ее развитие. Каков бы ни был точный диагноз, все последующие годы Коллинз зачастую подолгу не мог работать из-за одновременной боли в глазах и в ногах. В одном из поздних романов он осмысливал этот опыт. «В наше время медики отступают перед двумя неисцелимыми недугами — мужским и женским. Женский — это нервная депрессия. Мужской — подагра. Лекарство стоит гинею, если вы пойдете к доктору, две — если доктор придет к вам».

Почти весь май и июнь он провел в постели, способный лишь «ковылять», опираясь на трость, сознание его было настолько «спутанным», что он не мог продолжать работу над новым романом. Все же к концу июля он достаточно оправился, чтобы принять приглашение Диккенса провести месяц или два с семьей старшего товарища в Булони, там Диккенс арендовал виллу на склоне крутого холма с видом на город, это казалось идеальным местом для восстановления после затяжной болезни. Коллинз разместился в верхней части небольшого павильона на прилегающей к основному дому территории, откуда прогуливался в город, чтобы отведать на завтрак фуа-гра, паштет из утиной печени. Он ценил французские вина и французскую кухню. Диккенс упоминает в письмах их походы в местный театр, посещение разных воскресных праздников, ярмарок и рынков. И все же гость находил время для работы над незавершенной рукописью и успел на вилле написать несколько глав «Игры в прятки».

Находясь в Булони, Коллинз замышлял долгие европейские каникулы с Диккенсом и другим гостем, Августом Эггом, осенью того же года. Эгг был мягким, тихим и добродушным человеком, составлявшим полный контраст резкому и решительному Диккенсу. Путешествие должно было выйти славное, своего рода викторианский эквивалент большого тура, планы включали посещение Франции, Швейцарии и Италии — от Парижа до Женевы, от Милана до Неаполя, от Рима до Венеции.

Без сомнения, лидером был Диккенс, чья энергия и целеустремленность могли бы раздражать менее покладистых спутников. Он был вдохновителем и организатором мероприятия. Сам он писал свояченице: «Я не упускаю возможности преподать товарищам урок того, что в путешествии нет никакой пользы от плохого настроения». В свою очередь Коллинз писал матери: «Мы путешествуем в состоянии безумного веселья и никогда и нигде не унываем». Нота чрезмерной веселости весьма характерна для компании Диккенса. «Мы соблюдаем деловитую пунктуальность во всех своих начинаниях, — сообщал он жене, — и никогда не пренебрегаем планом». Конечно же, делами заправлял именно Диккенс.