Нгангата кивнул, давая тем самым понять, что извинение принято. Перкар подумал, что ему следует каким-то образом высказать свою признательность.

— Я почти ничего не знаю об альвах. — Он попытался оправдать свое поведение скорее перед Капакой, чем перед этим странным типом. — Может быть, ты мне что-нибудь расскажешь о них. Особенно если нам предстоит встреча с ними. Можно я буду звать тебя по имени?

— Ты можешь называть меня Нгангата, как зовет вождь. Это не настоящее мое имя.

Перкар сделал вид, что не заметил оскорбления.

— А ты зови меня Перкар, — ответил он тихо. — Это мое настоящее имя.

И кто знает, не доведется ли им когда-нибудь схлестнуться в рукопашной. И тогда ни клана, ни имени, подумал Перкар, но вслух ничего не сказал.

Хизи на мгновение смежила усталые веки, следя из-под полусомкнутых ресниц за причудливой игрой света. Мелькающие контуры в основном были ей знакомы — изгибы и углы выцветших рельефных фигурок, часть из которых она знала, но большая половина была таинственной, как морской ветер. Который уж день она смотрит на них, пытаясь доискаться смысла с тем же нетерпением, с каким рука тянется расчесать зудящую ранку. А пользы ни от того, ни от другого никакой. Просто она еще мало знает. Ган был прав.

И все же немногое, что становится ей понятным из прочитанного, не дает ей бросить эту мучительную игру. Открытия случаются редко и достаются тяжелой ценой, но зато, какая это сладкая награда, не сравнимая ни с чем, что ей когда-либо довелось испытать.

Квэй, она знает, беспокоится за нее. Ведь она вскакивает с постели с первыми лучами рассвета и возвращается, когда на небе зажигаются звезды, нащупывая в кармане в несколько раз сложенные клочки бумаги. Кусочком угля она копировала знаки, которые не понимала, и по ночам, в постели, при мигающем свете масляной лампы, пыталась разгадать их значение. Это тут же замечал призрак, живущий в ее комнате, — он подходил поближе, наблюдая за ней, а однажды даже провел невидимым пальцем по листу бумаги. Может быть, в прошлой жизни он был писцом, ученым человеком и любил писать так же, как она сама.

…Надо открыть глаза, уговаривала она себя. Я только начала понимать, о чем идет речь на этой странице. Но глаза не открывались, не прошло и минуты, как ее сковал сон.

Она проснулась оттого, что падает, проваливается в бездну, но это был всего лишь ночной кошмар, какой могут устроить крошечные бесенята, живущие в голове, как считала Квэй. Хизи приложила руку к груди, чтобы унять сердцебиение. В ее полусонном состоянии, когда мутится сознание, она опасалась, что Ган может услышать стук ее сердца. И еще боялась, что Ган застанет ее спящей — она не раз видела, как он безжалостно изгонял всех, кто засыпал во время работы, даже тех, у кого было королевское разрешение на занятия в библиотеке. Разрешение, которого у нее не было. Но нет, если бы он увидел, что она спит, она бы проснулась не оттого, что падает, а от язвительных речей всезнающего мудреца.

От этой мысли ей стало легче. Хотя она еще не совсем понимала, где находится, она снова перевела взгляд на книгу и с ужасом увидела, что книга, вся растерзанная, валяется на полу. Она еле удержалась, чтобы не вскрикнуть. Неужели это она уронила книгу? Ей казалось, что она аккуратно положила ее на стол и обращалась с ней, как с редкой драгоценностью, чем эта книга и была. Но — факт остается фактом — книга лежала перед ней, с раскрытой обложкой, как мертвая птица с перекрученными крыльями. Руки Хизи дрожали, когда она наклонилась, чтобы поднять книгу. Как только она осторожным движением перевернула ее, волнение перешло в панику: у самого основания переплета книга была разорвана — разрыв шел поперек всей страницы, широкий, как река.

Если ты порвешь хотя бы одну страницу, как-то сказал ей Ган. Хотя бы одну…

Хизи стерла слезинки и крепко закрыла глаза, пытаясь сдержать слезы. Если Ган заметит, что она плачет он тут же обо всем догадается. Он потом все равно может узнать, но не от нее. Она собрала всю волю, но еще некоторое время продолжала сидеть неподвижно, обдумывая, как ей лучше поступить. Когда она почувствовала, что совладала со слезами и они не выдадут ее и что лицо ее теперь непроницаемо под привычной бесстрастной маской, она осторожно закрыла книгу. Никто не догадается, что книга порвана, когда она закрыта. Эта мысль ее утешила, и от сердца слегка отлегло. Она поставила на место том в темно-красном кожаном переплете, втиснув его между такими же томами.

Она взяла с полки еще одну книгу, где надеялась найти что-нибудь об освящении храмов Первой Династии. Поскольку во время освящения на опорных и основных балках и колоннах храмовых зданий непременно рисовали символические имена Реки, она пришла к выводу, что в книге должно быть подробное описание того, как проектировали и строили храмы. После получасового раздумья Хизи поняла, что ошиблась: в храмах династии ее отца имелись многочисленные росписи, тогда как церемония освящения храмов Первой Династии сопровождалась возжиганием особых и сложных по составу ароматических веществ. Поэтому было мало надежды отыскать в книге какие-нибудь сведения об архитектуре. Веки снова начали смыкаться, и Хизи, из страха порвать еще одну книгу, отнесла уже ненужный том и поставила в шкаф. Гордясь собой, она спокойно, не дрогнув, прошла мимо Гана так, словно все было в полном порядке. И как обычно, он даже не удостоил ее взглядом.

Выйдя из зала, она первым делом поспешила туда, где сидел, облокотившись о стену, Тзэм. Он беседовал с каким-то молодым человеком в придворном платье, очевидно, из мелкой знати. При виде Хизи молодой человек слегка поднял брови, распрощался с Тзэмом и удалился по коридору. Хизи едва обратила на него внимание. Она бросилась к Тзэму и потянула его за рукав:

— Пошли, Тзэм. Прямо сейчас.

Тзэм кивнул и, насупив брови, с усилием поднялся на ноги.

— Что-то ты сегодня рано, — заметил он, когда они шли через зал, в котором собиралось все больше народа.

Вот-вот должна была начаться церемония очищения, и все люди направлялись к открытым фонтанам. Хизи, естественно, не участвовала в таких церемониях, и хотя Тзэм по статусу должен был присоединиться к молящимся, она ни словом не выдала своего намерения отпустить его.

— Да, я подумала, что могу помочь Квэй на кухне, — сказала она.

Тзэм фыркнул:

— Нет нужды лгать мне, принцесса. Тзэм всегда к твоим услугам.

Хизи нахмурилась, раздосадованная тем, что Тзэм так легко раскусил ее. Они миновали Двор Белого Тысячелистника и ступили в королевское крыло дворца, где навстречу им попадалось все меньше людей, спешащих на молитву.

— Саламандра, случайно, не обидел тебя, госпожа? — спросил Тзэм. Саламандрой Тзэм окрестил Гана за его круглую гладкую физиономию.

— Нет, Тзэм. — Хизи испугалась, что снова польются слезы. Ей удалось сегодня сдержать их, и она была довольна собой.

Тзэм хмыкнул, и некоторое время они шли молча.