Я аккуратно вытащил из-под себя обувь и переставил ее под стул, чтобы хотя бы не стукнуться лбами. Она поставила сумку на стол прямо над моей головой и брякнулась в кресло. Я задержал дыхание. В учительскую вошли стертые до дыр коричневые лодочки. Они суетливо перемещались от стола к столу и что-то тараторили о своем, я не распознал голос, но, кем бы ни оказалась, пришла она как нельзя кстати. Валенки встали с кресла, прошли в центр комнаты, а навстречу им появились еще две пары ног, я воспользовался созданным шумом и выдвинул туфли еще дальше, насколько мог дотянуться руками, а затем сел и, полагаясь на Бога, стал вспоминать слова из молитвы. Я прошептал первую строчку и вдруг почувствовал, как мои губы будто бы склеились, я пытался разжать челюсти, но они были неподвижны.

Раздался звонок с урока. Куча разных ног в туфлях и колготах разом хлынули в учительскую и перемешались, словно салат оливье в новогодней хрустальной чаше. Голоса, перебивая друг друга, легли одним единым фоном как туман, курятник зажил в привычном для него ритме десятиминутного перерыва. И вот вдруг наступило затишье, туфли расступились и в комнату легкой, вальяжной походкой вошли белые кеды в синих трениках. Я почувствовал, как мой мочевой пузырь наполнился до краев и начал давить в пах. От страха это ощущение усилилось, и мне очень сильно захотелось сменить позу. А точнее, мне просто необходимо было сменить позу, иначе… Но это было слишком рискованно, мое движение очевидно привлекло бы внимание.

– Васин! – сказал физрук. Я вздрогнул и ударился головой об стол, это отвлекло меня от мыслей о мочевом пузыре. Я уже приготовился вылезти и даже выставил одну ногу вперед, как физрук неожиданно продолжил: – Ох, и достал меня этот Васин, удрал с урока прямо у меня за спиной после полученного предупреждения…

Курятник подхватил волну негодования, словно только и ждал этого. Перебивая друг друга, они стали обсуждать меня и мою успеваемость за эту четверть, будто я единственный ученик в школе. И только один тонкий медлительный женский голос выступил в мою защиту:

– Может, он еще не выздоровел до конца, все же сотрясение мозга – серьезная травма.

– Товарищи, нужно поговорить с родителями, пусть они принимают меры и вообще занимаются воспитанием ребенка, в конце концов, сколько можно его жалеть!

«А вы меня прям жалеете не переставая, – думал я про себя, сдвинув брови. – Какой ужас ждет вас всех, когда вы обнаружите меня под столом!» – продолжал я злиться и в этот момент набрался смелости вылезти и сказать им всем правду. Правду о том, что я не такой, каким они меня считают, что единственный плохой поступок за всю мою жизнь – это то, что я, не подумав, как всегда советует папа, схватил веревку и побежал. А нужно было сказать «Нет!» – так четко и уверенно, что даже Ден не посмел бы мне возразить, пойти дождаться бэшек, построить крепость из снега, который в тот день был таким липким и податливым, словно выпал специально для игры. Нет мне никакого прощения за это, проклятые санки преследуют меня по ночам и не дают мне покоя. «А самое обидное, – закончил я мысль, – что всем остальным участникам преступления это просто сошло с рук, а нас ведь было четверо!» Мне стало жалко себя, и я передумал вылезать и рассказывать им правду, потому как знал, что в нее все равно никто не поверит, меня сочтут идиотом и высмеют перед всей школой, а после Ден еще раз разобьет мне лицо и голову. Мой мочевой пузырь снова забрал все внимание себе, терпеть было сложнее, я стискивал губы, корчил лицо, сжимал кулаки, а главное – не понимал, сколько еще придется ждать и как скоро меня обнаружат.

Кеды вальяжно, задрав мысок, расхаживали по учительской и тем самым раздражали меня еще больше, затем остановились, подпрыгнули и зависли в воздухе, сантиметрах так в тридцати от пола. «Нехорошо сидеть на столе задницей», – тут же подумал я, подсматривая за ними в щель между задней стенкой стола и ножкой. Физрук находился так близко от меня, что будто бы услышал мои мысли, он прервал свою льющуюся речь, прищурил глаза и посмотрел в мою сторону. Я зажмурился и стал ждать, но через некоторую паузу он продолжил, меня спасло его плохое зрение и привычка вешать очки на сетку для баскетбола. Я выдохнул скопившийся воздух в пол и прижался щекой к холодной деревянной внутренней стенке стола.

Звонок прозвенел словно колокол надежды, впервые я так радовался тому, что начался урок. Туфли торопливо, с полагающимся кудахтаньем засуетились и стали исчезать за ножкой шкафа, цоканье удалялось, растворяясь в общем шуме коридорной толкучки.

Трое зашли и сразу же были опознаны – это апостолы, в центре стояли завуч в своих темно-синих лаковых лодочках и пара черных неприметных туфель – это ее правая рука. Учительница по музыке подбежала и начала жаловаться на какой-то отчет, затем прошлепала к своему столу и, неудачно задев папку с нотами, сбросила ее на пол, папка приземлилась с глухим ударом, словно молот судьи вынес мне вердикт быть обнаруженным, ноты рассыпались аккуратным рядком, как карточная колода, ровно указав на мое месторасположение. Ну вот и все, мне конец. Я сжал ключ от столовой и практически попрощался с жизнью. Педагог извинилась и, присев на корточки, стала собирать бумажки, продвигаясь гуськом в мою сторону. Я видел ее кудрявую макушку, она собрала все и на последнем листке оторвала голову от пола, оказавшись прямо передо мной. Холодная стенка нагрелась от моей горячей щеки, ноги вспотели и стали неприятно скользить внутри ботинок. Немым умоляющим взглядом я смотрел ей прямо в глаза и не мог оторваться. Наверное, стоит вылезти самому, не дожидаясь, пока она закричит на всю учительскую, но я не мог. Ее каштановые кудри сползли на лицо, а взгляд ничуть не выдал никакого удивления. Она просто посмотрела на меня, и вдруг ее глаза исчезли, на лице образовались сквозные дыры, через которые я увидел книги, стоящие в нижней части шкафа, что находился за ней. Меня словно электрическим разрядом отбросило назад, к стулу. Я продолжал смотреть на нее и не мог поверить в происходящее, она повернула голову влево и немного наклонила вниз, ее пустоты на лице стали для меня импровизированным биноклем, через который я увидел ту самую деревянную доску с ключами. В объектив попали два ключа – большой, от самого дальнего класса литературы на третьем этаже, и рядом маленький. Я не знал, что это обозначает, но был уверен в том, что она не просто так указала на ключи, и зрительно сфотографировал этот фрагмент доски. Тут же ее удивительные голубые глаза, подведенные черными стрелками, вернулась на место, она поднялась с пола и продолжила свой диалог с завучем. Я продолжал сидеть, переваривая только что увиденное, как незаметно ко мне подкрались уже высохшие зеленые валенки. Я продвинулся вперед, на то же место, где и был изначально. Валенки беззвучно слетели на пол, ноги ловко вделись в туфли и побежали в класс, это был еще один стресс, который я пережил, а мой мочевой пузырь – нет. Тепло разлилось по всей нижней части тела, прошло по внутренней стороне бедра и скопилось в районе копчика. Я сидел и не мог представить себе больший ужас, чем происходил со мной в этот момент. Ноги устали от неудобного положения, по коленке побежали ежики, и я решил, что больше никогда не приду в эту адскую, в прямом смысле этого слова, школу. В учительской стало тихо, на полу не было ни одной пары ног, я приготовился вылезти, как вдруг услышал кашель и вновь затаился. Кто-то остался, но кто это – я не видел. Каждая секунда тянулась словно час, я сидел под этим столом уже сутки, а то и двое, и терпение мое, как и нервы, было на исходе.