Он рассматривал меня с большим любопытством – так же, как и крестьяне в деревне, через которую мы проехали спустя час. Домики, которые так мило смотрелись с высоты замковой башни, вблизи оказались ветхими, с прохудившимися крышами. За время войны почти вся Эльзария стала такой.

– Дорог ли сейчас лес, месье? – полюбопытствовала я.

Не то, чтобы я не доверяла месье Шампаню, но, может быть, мы сумели бы здесь найти покупателя, который согласится заплатить больше.

– Всё нынче дорого, ваша светлость, – сокрушенно вздохнул он в ответ. – Вы не судите нас за то, что в замке такой разор. Всё то, что мы собирали в Трези, мы отправляли в столицу. Его светлость не любил здесь бывать.

– Неужели, из-за волков? – удивилась я.

– Может быть, и из-за них, – подтвердил дворецкий. – После смерти отца его светлость заплатил местным охотникам за то, чтобы те истребили всех волков в здешних лесах. Но лес большой. Помню, его светлость как-то приехал в замок на лето, а в одну из ночей луна была полная, и волки как раз за рекой выли. Наутро он собрался и отбыл в Луизану. Но, думаю, не только в волках было дело. Его светлость всегда в столицу рвался – еще когда его папенька был живой, – хотел при дворе быть. Тут, в провинции, ему скучно было.

Он покосился на меня, и во взгляде его я прочитала невысказанный вопрос – намерена ли я остаться в замке?

– Нам нужно будет продать кое-что из имущества его светлости, – перешла я к сути дела. – У него были большие долги. А нам нужно не только расплатиться с кредиторами, но и выплатить жалованье вам и слугам. К тому же, тот, кто наследует герцогский титул, захочет получить замок в хорошем состоянии, и если вам по силам будет произвести в нём хотя бы мало-мальский ремонт, то следует сделать это. Вы, наверно, знакомы с родными его светлости?

Но дворецкий покачал головой:

– Никак нет, сударыня, не знаком. Однажды в замок приезжал дальний родственник его светлости – кажется, сын его троюродной сестры. Приезжал просить денег в долг, так его светлость не позволил ему даже переночевать – выставил вон. Но вы, должно быть, и сами знаете, каков был характер у хозяина.

Я вздрогнула, вспомнив нашу единственную с ним ночь, и предпочла сменить тему разговора:

– А что мануфактура? Есть ли там производство?

– Есть, ваша светлость, – откликнулся он. – Не ахти какое, но есть. Сейчас сами увидите.

Мы как раз проезжали мимо канавы, в которой мочились льняные стебли, и дворецкий указал на нее рукой.

– Часть льна мы отдаем на прядение в деревни, часть же прядется прямо на мануфактуре.

– Много ли там работников?

– Человек двадцать, – после минутных подсчетов сообщил месье Ксавье, – не считая женщин и детей.

Не знаю, чего я ожила от заброшенной хозяином мануфактуры, но всё же ее вид произвел на меня удручающее впечатление. По сути, это был большой сарай с несколькими проёмами вместо окон. Как только мы приблизились к нему, из широко распахнутых и покосившихся дверей высыпали человек пятнадцать – мужчины, женщины, дети.

Хмурые бледные лица, худоба, заплатанная и не очень чистая одежда – отсутствие достатка было видно во всём. Люди смотрели на меня без того интереса, что я заметила на мельнице, – словно они устали до такой степени, что даже прибытие короля не произвело бы на них ни малейшего впечатления.

– Поприветствуйте ее светлость, болваны! – рявкнул мой спутник.

Я удостоилась нескольких натужных поклонов. Месье Ксавье виновато развел руками – дескать, чего с них, невежд, взять?

И я уже было подумала, что мы так и уедем отсюда, не услышав от них ни единого слова, когда напряженную тишину разрезал тонкий крик:

– Прошу защиты, ваша светлость!

Из толпы выскочила худая как жердинка девчушка, бросилась к нам и упала перед нами на колени.

– Дозвольте сказать, ваша светлость! – она подняла голову, и я вздрогнула, увидев лихорадочный блеск в ее темных глазах, которые, казалось, занимали пол-лица.

На вид ей было лет пятнадцать, не больше – впалые щеки, засаленные волосы, нечесаными прядями спадавшие на угловатые плечи.

– Встань и говори! – разрешила я.

– Не слушайте ее, ваша светлость! – подала голос дородная женщина средних лет, стоявшая чуть в стороне от остальных. – Она солжет – не дорого возьмёт.

Я нахмурилась. Я всегда была добра к слугам и не гнушалась разделить с ними хлеб и кров, но и подобную дерзость одобрить не могла.

– Я разрешила ей говорить! – я повысила голос, и стоявшая передо мной девчушка испуганно вздрогнула.

– Не позволяйте ей отдавать меня замуж, ваша светлость, – залепетала она часто-часто – словно боялась, что ее остановят. – Она просватала меня за Чарлота с мельницы, а он дурной совсем. Силушки в нём много, а ума нет. И все знают, зачем мельник его женить надумал – чтобы самому с его женой забавляться.

– Тьфу, язык твой бессовестный! – сплюнула в сердцах всё та же женщина.

Но судя по тому, как сочувственно смотрели на девушку другие женщины, правда в её словах была.

– Кто это? – спрашивая сразу и про женщину, и про девушку, я повернулась к месье Ксавье.

– Мадам Креспен здесь вроде управляющей, – доложил он.

Женщина поклонилась:

– Можете звать меня Фифи, ваша светлость. А это – Эмелин – сирота, которую я пригрела и вырастила как собственную дочь, и которая теперь платит мне за всё такой неблагодарностью.

Я фыркнула при имени «Фифи» – так не вязалось оно с этой пышной дамой.

– Я просватала ее за Чарлота, ваша светлость, и имела на это полное право. Да, он не блещет умом, но зато живёт при мельнице и всегда сыт. А всё то, что она сказала про нашего славного мельника, – наговоры.

Девушка рыдала, размазывая слёзы по грязному лицу. Я представила ее в постели с мужчиной, который ей ненавистен, и содрогнулась.

– Подождите со свадьбой, – велела я. – Она еще слишком молода, чтобы выходить замуж.

Я понимала, что это не так. Часто замуж выходили и в более раннем возрасте. Но сейчас я не готова была встать на чью-то сторону в этом споре, и предпочла отложить принятие решения.

– Благодарю вас, сударыня, – Эмелин попыталась