Итак, от нечего делать Уля заглянула в столовую и увидела на столах заранее подготовленные стаканы с густым янтарным соком, персиковым или тыквенным. Было пусто и тихо, повариха тетя Нина, наверное, в кухонном закутке уже занималась обедом, а молоденькие подавальщицы улизнули курить на улицу.

И вдруг словно злой бес вселился в девочку. Разом вспомнились все пережитые в этой школе унижения, и от жгучей ненависти потемнело в глазах. Бегом бросилась она в уборную, подтащила стул к плафону над входом, осторожно выкрутила его, а потом лампочку. Засунула ее в карман пиджака и ввернула плафон на прежнее место. Потом достала из портфеля тетрадку, не глядя, вырвала несколько листов.

Обернула этими листами еще горячую лампочку и со всей силы наступила на нее ногой, потом еще и еще раз. Лампочка податливо хрустела под ногами, как будто песок на зубах. Стараясь не порезаться, Уля выбросила в унитаз сохранившиеся большие куски, а стеклянную крошку оставила в бумажном кульке.

Через пару минут она снова была в столовой, все так же пустой, и осторожно ссыпала осколки в стаканы на дальнем столе, который был закреплен за их классом. Стаканов было всего десять, так что хватило на всех. Вороватым движением она сунула скомканный листок под полу пиджака и пошла к выходу. Ноги мелко дрожали, она несколько раз наткнулась на чужие столы и оставила за собой лужи на столешнице. А на выходе она буквально уткнулась носом в огромный живот поварихи тети Нины. Та приветливо приобняла девочку, проворковала ласковым баском:

– Попить захотела, Улечка? Пей, не стесняйся, я еще подолью.

На деревянных ногах Уля прошла мимо, потом в раздевалке второпях натянула куртку и выскочила из школы вон. До дома бежала бегом. В квартире оказалась только домработница, недавно нанятая и ужасно робеющая перед всеми членами семьи. Ей Уля ничего не стала объяснять, бросилась в свою комнату и забилась под одеяло. Она слышала, как через час зашла к ней вернувшаяся домой мать, приподняла одеяло, коснулась губами ее лба и сказала кому-то, наверное, домработнице:

– Вот беда, кажется, опять разболелась.

И почти сразу зазвонил материн мобильный телефон, та ответила и вдруг вскрикнула отчаянно:

– Господи, да что ты такое говоришь!

Потом еще послушала и спросила помертвевшим голосом:

– Рэм, ты уверен, что это она?

Ульяна поняла: ее жизнь кончена. Ей хотелось одного – умереть до того, как за ней придут и уведут в милицию, а потом, наверное, отправят в колонию. Она даже задумалась – не выпрыгнуть ли из окна. А что, высота подходящая – двенадцатый этаж. Только нужно, чтобы мама куда-нибудь ушла…

– Уля! – сдавленным голосом позвала ее мать.

Девочка даже не шевельнулась. Мать еще минуту стояла над ней, словно не зная, что теперь делать, а потом сказала домработнице:

– Мне нужно срочно уйти, а вы, пожалуйста, побудьте с Ульяной. Не оставляйте ее ни на минуту.

Словно прочитала ее мысли!

Уля притворялась спящей еще целых три часа. А потом в детскую зашел отец и скомандовал:

– Ну-ка, вылезай из-под одеяла!

Уля вылезла, сгорбилась на краю постели и опустила голову в ожидании страшного приговора.

– Тебя что, сильно обидели в твоей школе? – спросил отец. – Тебе сделали что-то, о чем ты не могла рассказать матери или мне? Тогда самое время сказать об этом сейчас. Ты слышишь?

– Меня все время обижали, – прошептала Уля. – С самого начала, с самого первого дня в этой дурацкой школе.

– Но почему ты не поговорила с нами? Не пошла к директору?

Уля еще ниже опустила голову, практически спрятала ее на груди.

– Понятно, – сказал отец. – Гордыня заела. Лучше самой наделать дел.

– Папа, – спросила Уля, не в силах больше жить в неизвестности. – Они все умерли или кого-то удалось спасти?

– Боже! – закатил глаза отец. – Дай терпения! Да живы все, никто не пострадал. Сок успела выпить только одна девочка, да и то только в рот взяла и сразу выплюнула. Прибежали работницы кухни, унесли все стаканы и во всех обнаружили стекло. Вызвали директора… Ну, твоя вина там абсолютно очевидна Тебя не только повариха видела, ты еще и тетрадный листок со своим почерком и с осколками стекла обронила… Я, честное слово, не знаю, Ульяна, как мне после всего этого с тобой разговаривать… Ты хоть сама понимаешь, что могла сегодня стать убийцей?

Тут Ульяна не выдержала и разрыдалась. У нее впервые в жизни случился настоящий истерический припадок со смехом, икотой и битьем головой об спинку кровати. Отец вызвал на подмогу мать, а сам в растерянности стоял и смотрел на дочку. Потом сказал:

– Ладно, не реви, я все устрою.

И вышел вон из комнаты.

И ведь действительно устроил. Через неделю Уля пошла все в ту же школу. Шла как на расстрел, дрожала от мысли, что сейчас все набросятся на нее, устроят темную или будут скандировать хором: «Убийца! Убийца!»

Но ничего не случилось. Оказалось, в классе и не знали, что это Уля подсыпала стекло в стаканы. Об истории недельной давности никто уже не вспоминал. На большой перемене Уля вынуждена была вместе с классом пойти на обед и там узнала, что у них теперь новая повариха, посудомойка и подавальщицы.

Но странно: одноклассники будто чувствовали, что Уля совершила, готова была совершить что-то ужасное, и общались с ней теперь совсем по-другому: без особой любви, но и без издевок. И сама Ульяна изменилась: она потеряла страх. Не только перед соучениками, вообще – перед жизнью. К тому же была уверена: отец все устроит. Вытащит из любой ситуации. А куда денется, ведь она – его дочь!

А еще пару месяцев спустя у отца на работе произошла какая-то неприятность, и Уля сама слышала, как отец обсуждал с кем-то у себя в кабинете, не сдать ли начальника службы безопасности милицейским властям, или все-таки разобраться самим. И вскоре после этого Ноткино семейство навсегда исчезло из Улиной жизни. Странно, но Ульяну совсем не тянуло продолжить дружбу с Ноткой. Она даже почувствовала облегчение, когда старшая подруга так неожиданно пропала с ее горизонта. Тем более что общение с одноклассниками понемногу налаживалось.

Нет, друзей Уля не обрела – она просто поняла, как нужно обходиться с врагами. Теперь каждый, кто смел посмеяться над ней, обозвать или подсунуть какую-нибудь гадость в портфель, мог быть уверен, что отмщение неизбежно. Уля могла прыснуть обидчику в лицо из газового баллончика или засунуть в прическу одноклассницы комок использованной жевательной резинки. А потом надменно улыбаться в кабинете директора и на вопрос, будет ли она поступать так и дальше, отвечать с прищуром: «Пусть только тронут, я еще не такое сделаю».

Директор вздыхал и звонил отцу. Тот подолгу выговаривал дочери, но это было совсем не страшно, только очень нудно.

Ее скоро оставили в покое, но теперь уже Уля вошла во вкус пакостничества и с энтузиазмом придумывала себе все новые забавы. В классе ее уже откровенно опасались. Наступил момент, когда родители одноклассников всем скопом явились к директору и потребовали изолировать Улю в отдельный класс, даже были готовы оплачивать индивидуальный труд учителей. В результате Ульяна полгода занималась с учителями на дому, только оплачивал это удовольствие ее отец. И издевалась она теперь не над сверстниками, а над взрослыми людьми, которые так явно демонстрировали свое бессилие и зависимость от ее заскоков, что невозможно было их не презирать.