Из трех оставшихся сыновей Карл не мог выбрать наследника. Курт был легкомысленным, Пауль и Людвиг — ненадежные невротики и совершенно не интересуются бизнесом. Ко времени его смерти ни один из них не женился. Он надеялся, что хотя бы один достигнет успеха как инженер, и какое-то время казалось, что справится только Людвиг. В 1906 году, сразу после окончания школы Людвиг прочитал книгу под названием Populare Schriften («Популярные статьи») известного венского физика Людвига Больцмана, куда входила работа по аэронавтике, в которой утверждалось, что для прогресса науке требуются «герои и гении»: первые — чтобы испытывать самолеты, а вторые — чтобы понимать, как и почему эти самолеты летают. Прочитав это в самый расцвет культа Вейнингера и зная, что Вейнингер ходил на лекции Больцмана, Людвиг (молодой честолюбивый гений-герой) незамедлительно подал заявление на поступление в класс Больцмана в Венском университете. Если бы ему повезло, он мог бы сидеть на одной скамье с Эрвином Шрёдингером (Нобелевским лауреатом 1933 года за работу в сфере квантовой механики), но надежды обоих рухнули, когда 5 октября 1906 года великий физик, отдыхая на приморском курорте в Дуино возле Триеста, повесился в спальне гостиницы, пока его жена и дочь плескались в теплых волнах залива. Поэтому Людвиг пошел в Высшую техническую школу Шарлоттен-бург в Берлине изучать аэростаты. Позже он признавался, что это была напрасная трата времени. Через год с одобрения отца он переехал в английский Манчестер: сначала проводил там эксперименты с воздушными змеями на вересковых пустошах Дербишира, а потом поступил в аспирантуру Манчестерского университета, чтобы изучать пропеллеры. Его возмущало поведение студенток, которые флиртовали с преподавателями. «Все женщины, которых я знаю, такие идиотки»[63], — говорил он.

В июне 1911 года Людвиг запатентовал небольшое улучшение конструкции пропеллера[64], но его энтузиазм к инженерному делу (к которому, как он позже признавался, у него не было «ни вкуса, ни таланта»[65]), поутих, и в конце года он решил разыскать в Кембридже Бертрана Рассела, чтобы понять, не лучше ли учиться философии.

Больцман, Вейнингер и Бетховен были среди кумиров Людвига, он ими восхищался и равнялся на них. Все они олицетворяли гений в чистом виде, выходили за рамки литературных, творческих и научных достижений, воплощали, в его представлении, саму суть гения, которая проявлялась силой личности. Что же касается Вейнингера, то Людвиг по большей части отверг его философию, но тем не менее настаивал на его гениальности. «Его величие лежит в том, с чем мы не соглашаемся, — писал он. — Его чудовищная ошибка и делает его великим»[66]. Амбициозный, неуравновешенный, ведомый невротической потребностью в самосовершенствовании, Людвиг нуждался в гениях, чтобы поклоняться им ровно в той мере, в какой сам желал быть одним из них. «Улучшай себя, это все, что ты можешь сделать, чтобы улучшить мир»[67], — говорил он.

Бросившись к ногам Бертрана Рассела, Людвиг вскоре обнаружил, что его, в двадцать с небольшим, не завершившего ни одной сколько-нибудь значимой философской работы, многие из самых светлых умов Кембриджа считали гением. «Возможно, самый прекрасный пример гения, который я когда-либо видел, традиционно задумчивый, страстный, глубокий, настойчивый и властный»[68], — как позже скажет Рассел.

«Соблазнение» Рассела Людвигом можно проследить по занимательным письмам, которые Рассел отправлял «очень высокой [женщине] с длинным худым, немного лошадиным лицом, неукротимой смелостью и железной волей»[69]. Это была дочь герцога и жена пивовара, в то время его любовница, леди Оттолайн Моррелл. Впервые он сообщил ей о Людвиге 18 октября 1911 года, описав честолюбивого молодого философа так: «незнакомый немец, который почти не говорил по-английски, но стеснялся говорить по-немецки»[70]и прервал частный урок в его комнатах. Людвиг, не зная, посвятить ли себя философии в Кембридже или вернуться к экспериментам по аэронавтике в Манчестере, настаивал на том, чтобы ему разрешили присутствовать на знаменитых лекциях Рассела по философии. Преподаватель любезно согласился, но вскоре начал его побаиваться: Людвиг преследовал его, ходил за ним по всем помещениям и колледжам университета. Он мог неожиданно появиться в комнатах Рассела, когда тот переодевался к ужину, или в полночь, когда тот уже ложился спать, настаивая на философских разговорах и угрожая покончить с собой, если Рассел его выгонит. Тот часами терпел, пока Людвиг расхаживал по комнате «как тигр в клетке», испытывая границы его терпения, заикаясь и произнося долгие и малопонятные монологи по логике и математике.

«Мой немецкий друг угрожает быть сущим наказанием, — писал изможденный Рассел леди Оттолайн, — он приходит со мной после моей лекции и спорит весь обед — упрямый и строптивый, но, я думаю, неглупый»[71]. В следующих письмах Людвиг описан как «ужасный спорщик, утомительный… зануда… впечатлительный и даже грустный… В спокойные моменты он говорит медленно, заикается и произносит глупости… Мой немецкий инженер, мне кажется, дурак. Он думает, что ничто эмпирическое не познаваемо — я попросил его признать, что в комнате нет носорога, но он отказался», а через две недели: «Мой свирепый немец пришел спорить со мной после лекции. У него броня от всех нападок. Говорить с ним — просто потеря времени»[72]. Меж тем его коллегу, Джорджа Мура, Людвиг так озадачил, заинтриговал, так восхищал и раздражал, что он начал вести дневник под названием «Что я думаю о Витгенштейне».

То же самое произошло с Расселом, которого молодой студент очаровал за несколько месяцев. «Он начинает мне нравиться: он одарен литературно, очень музыкален, обладает хорошими манерами… и, я полагаю, действительно умен»[73]. Нужно ли ему вернуться к аэронавтике или продолжать корпеть над философией? Как вспоминал позже Рассел, Людвиг поставил этот вопрос в типично бестолковой манере: