Этот вопрос интересовал меня больше всего.

— Трирских колоний, — ошарашил меня капитан. — Моя красотка «Нэлли» приписана к Гондокоро, что в Анклаве.[7]

Вот уж воистину ирония судьбы, ничего не скажешь. Из-под трирского урба угодить на палубу парохода с портом приписки в колониях того же королевства. Правда, у Трира есть одно неоспоримое преимущество — он до сих пор формально числится нейтральной страной, а значит, у нас куда меньше шансов получить залп береговых батарей даже в розалийских или альбийских колониях. Отличный выбор, если разобраться, ведь границы чужих владений нам точно придётся пересекать, и возможно не один раз.

— Каюта на «Нэлли» только у меня, — твёрдо заявил капитан, — остальные спят в общем кубрике. Там уже повесили гамаки для вас. Матрацами тоже поделюсь — запасец есть кое-какой. А вот остальное — ваше. На харч отдельный сбор будет, если желаете есть не то же, что матросы. И на палубе спать — не сметь!

Правила были простыми и понятными. Поначалу казалось, что соблюдать их будет не слишком сложно. Но когда всё шло так, как нам хочется.

Первым делом я понял, почему капитан отдельно запретил спать на палубе. Конечно же, там было бы намного комфортнее, чем в душном, провонявшем потом и давно немытыми телами общем кубрике. Где висят наши гамаки, понять оказалось несложно — под ними не валялись ничьи вещи. Я считал, что за годы войны привык ко многому, и меня уже ничему не проймёшь. Оказалось, ошибался. Даже после траншейного ада, в котором мы гнили месяцами, в грязи, поливаемые дождём, а снег и морозы воспринимая едва ли не как милость святых, одна мысль о том, что придётся ночевать в этом кубрике приводила в уныние. Хотя, наверное, вернувшись в траншеи где-нибудь под Недревом или ещё где, замерзая и стуча зубами от сырости, я с теплотой буду вспоминать путешествие на «Нэлли». Есть такое свойство у человеческой памяти: нынешний момент, когда претерпеваешь очередные мучения, кажется чем-то бесконечно худшим в сравнении с тем, что уже удалось пережить.

Мы побросали вещи под гамаками и поспешили вернуться на палубу. Как раз на борт поднимались последние матросы — веселиться в военном лагере было особо негде, и ночевать они предпочитали на пароходе. Как только капитан удостоверился, что вся команда в сборе, он поднял сигнал к отплытию.

— Солнце садится, — заметил Кукарача, — мы пойдём в темноте?

— Тут не море, — ответил капитан своей любимой присказкой, — рифов нет. Выйдем на фарватер и пойдём потихоньку.

Он вёл пароход, уверенно направляя его между более крупных судов. Хотя уверен, мелкие рыбачьи лодки, возвращающиеся с промысла, доставляли ему больше хлопот, нежели здоровенные баржи. Последние он обходил как стоячих, подавая сигналы свистком. А вот юркие лодки и баркасы то и дело выныривали буквально из-под носа «Нэлли», заставляя капитана отчаянно ругаться.

— Да и придавлю парочку, чтоб другие осторожней были, — рычал себе под нос гном.

Однако он несколько раз рыскал носом, чтобы не разнести какого-то совсем уж наглого или просто нерасторопного рыбака.

Когда солнце коснулось краем речной глади, на «Нэлли» зажгли фонари, чтобы в темноте на нас никто не налетел. Поворчав немного, капитан передал штурвал гному помоложе — тот был коротко стрижен, да и бороду носил не столь впечатляющую, как капитанская, сам же отправился в каюту. Четверо рагнийцев ушли в кубрик ужинать и спать — у меня и у Кукарачи не было аппетита, да и сон не шёл. Мы отправились на нос корабля, ближе к пушке, чтобы никому не мешать и дымили сигарами, глядя в ночную тьму.

Не знаю, долго бы мы так простояли молча, но тут заявился Чунчо с парой тарелок и стаканами.

— Правильно сделали, что не пошли с нами, — сказал он, плюхаясь на палубу, но прежде всучив нам тарелки с едой. — Жратва тут нормальная, но жара, когда плиты на кухне раскочегаривают, просто адская. Кусок в горло не лезет.

Мы с полковником сели рядом с ним на брезент, укрывающие орудие, и принялись за еду. Есть аппетит или нет, побеждает солдатский инстинкт, когда есть еда ещё надо есть — потому что не знаешь, когда покормят в следующий раз. Чунчо достал из-за пазухи бутыль с чем-то мутным, накрытую третьим стаканом.

— Кукурузная, — заявил он с гордостью, — прямо как у нас на родине гонят.

Я не стал отказываться, хотя пить крепкий алкоголь на такой жаре — пусть и немного спавшей после захода солнца — не очень-то тянуло. Кукарача тоже не проявил особого интереса к содержимому бутылки, и Чунчо глянул на него каким-то тяжёлым взглядом.

— Стареешь что ли, а? Раньше могли такую в четверть часа уговорить, и ты тут же слал меня за добавкой.

— А ты всегда доставал, — усмехнулся Кукарача.

— Конечно, — продемонстрировал крупные зубы в улыбке Чунчо, — не будь я Чунчо Муньос! А вот тебе, похоже, полковничьи погоны на плечи давят.

— Давят, Чунчо, ещё так давят, — согласился Кукарача. — Это называется ответственность.

— А, — вскинул руку, лишь каким-то чудом не расплескав содержимое стакана, Чунчо, — ты слишком много времени проводишь с Элиасом. Я уважаю генерала, за него в огонь и в воду — ты же знаешь! — но он слишком много думает. На то он и генерал, верно? Чтобы думать за всех.

Ничего не ответил ему полковник, лишь протянул стакан и Чунчо налил в него ещё мутного кукурузного пойла.

— Вот теперь узнаю тебя!

Мне показалось, что Кукарача сделал это для того, чтобы вернуть хорошее настроение Чунчо. Сам-то он пребывал в какой-то почти меланхолии.

— Вам не нравится задание? — спросил я у полковника напрямик. Не был желания ходить вокруг да около.

— Не понимаю, ради чего нам придётся пройти почти всю Великую реку, — честно ответил тот, — рискуя своими жизнями. Союзнический долг — смешно ведь. Коалиция поставляла нам однозарядные винтовки «Аркан» и такие разбитые «мартели», что из них стрелять страшно было.

— А я воровал для нас «леферы» и однажды увёл новенький — ещё в масле! — пулемёт, — встрял Чунчо, но Кукарача не обратил на него внимания.

— А теперь нас загнали в эти колонии, святые знают где, — продолжил Кукарача как ни в чём не бывало. — Нас просто убрали с глаз долой, как полковника Конрада, по чью душу мы идём.

— Да он же чокнутый совсем! — воскликнул Чунчо, от выпитого став ещё громогласней. — После того раза вообще слетел с катушек!

— Какого того раза? — зацепился я.

Но рагнийцы ни из чего тайны делать не собирались.

— Он успел тут немного повоевать, — пояснил Кукарача, — против небесных пиратов. Они сильно шалили, грабили конвои, нападали на суда и дирижабли, не выбирая особо жертв. Вот Конрад и решил, что пора с ними разобраться, у него-то полк был из абордажников, самое то для такого дела. Он замаскировал свой дирижабль под толстопузого купца и принялся курсировать туда-сюда. На второй день его атаковали. С пиратами его парни — само собой, легко справились, а от офицеров пиратских узнали, где их база. Как оказалось, они продолбили настоящее укрытие в Кайзеровой горе — это вулкан такой, потухший давно, его нашли твои соотечественники и назвали в честь своего правителя. Вот только они так долго в путешествии были, что не знали, кто сейчас империей правит, потому и назвали его Кайзеровой горой. Он стоит в таких землях, что никому не нужны. Живут там какие-то племена, но совсем уж дикие, вроде даже железа не знают. Эти дикари у пиратов за рабов были: обслуживали их, приносили еду, меняли женщин на ерунду всякую, что им вожаки кидали, как кости собакам. У них там и причальные мачты имелись свои, и мастерские, и много всего. Пираты те, надо сказать, всех сильно достать успели, до самых печёнок, и фон Вирхов смог объединённую армию против них сколотить. Представляешь себе, здесь и объединённую армию? Чтобы и Альянса войска, и Коалиции, даже от Содружества пара полков была. Они осадили гору, а в это время Конрад ночью подвёл дирижабль к горе на большой высоте, да и высадил на головы пиратам своих парней. На планерах, представляешь? Они тихонько опустились на гору, и ударили в тыл пиратам. Когда утром на кольях, что торчали на виду у всей цитадели, оказались насажены головы вожаков, большая часть обороняющихся предпочла сдаться. Ну а тех, кто дрались, перебили очень быстро. С моралью, сам понимаешь, у них было не ахти.