Часам к пяти внезапно набежали дела. Он разговаривал с Мондолони. Потом ушел, а я так и не успела с ним поговорить, только промямлила что-то, когда он прощался. Он трижды переспрашивал, но так и не расслышал. В конце концов сказал по-английски: «It’s crowded now»[69] — и ушел.

Тот парень, Сталин (почему-то его прозвали так), просидел до самого конца, может, нарочно — у меня на кармашке была приколота звезда. Мы с Николь, Жан-Полем и Сюзанной Бенезеш вместе поехали на метро. На улице Медицинской школы встретила Жерара Кайе с нашего курса. Красивый парень. Он это знает и расточает всем свои чары.

Дома нашла две открытки от Одиль.

Странный день. Мы с Николь поехали в Обержанвиль за свиной тушей. Все утро дурачились — все тот же «телячий восторг». Это было здорово.

Вернулась я в четыре, с тяжеленной корзинкой, выпила чаю и была в прекрасном настроении. Без всякой причины.

Вдруг вспоминаю, что уже давно не думаю о Жераре и могу совсем забыть его. Сердце у меня сжимается — ведь как раз теперь он уехал на плато[70]. И просил писать ему почаще. Мне кажется, расстояние между нами увеличилось втрое, я живу какой-то другой жизнью. Как случилось, что я обо всем забыла? Бывают минуты, когда мне мерещится трагический исход. Но в остальное время я об этом и не вспоминаю.

Совершенно ясно, что я его не люблю так, как надо бы.

И могу писать это вот так хладнокровно?

Одно хорошо — я твердо решила быть искренней. Чем все это кончится? Не могу ничего загадывать дальше завтрашнего дня.

Такого, как сегодня утром, я не слышала никогда в жизни.

Концерт был великолепный.

И никогда уж не смогу без слез слушать адажио из Concerto еп mi[71]. Долго не могла прийти в себя. Очнулась, только пройдясь по Латинскому кварталу — искала Фукидида для Жака. Заходила в лавки Жибера, Дидье, в магазины на улице Суффло, на бульваре Сен-Мишель. Пока рылась в книгах, успокоилась.

Вечером была у бабушки.

* * *

Вчера умер Клод Мангейм, после двух месяцев болезни. Какое страшное, безутешное горе — потерять мужа, когда ты еще совсем молода. Дениза осталась с двумя маленькими дочками. Как она теперь будет жить?

Мастерские, Метей.

После обеда четверть часа вздремнула. Это напомнило мне Бержерак.

В половине третьего пришел Пьер Детеф.

Вечер — у Жана. Но его самого я почти не видела. Сначала пришла Дениза Сикар. Потом Клодина попросила меня сыграть. Потом пришла мадам Симон, и мы играли вместе.

А около половины седьмого я ушла на урок с мадемуазель Фок.

К ужину пришли Брокары и мадам Леви.

Не знаю, то ли я до сих пор жила в каком-то помрачении, а теперь прозрела?

То ли, наоборот, помешалась сейчас?

Получила вечером четыре открытки от Жерара. Он не может знать, что со мной творится. И, несмотря на мою сухость, по-прежнему во мне уверен. Ни о чем больше не знает. Ждет, когда мы соединимся. Еще недели три назад это заставило бы меня строить планы на счастливое будущее. Ну а сегодня мне только стало очень тяжело. Правильно ли я решила, не знаю.

Месяц назад я была в полной растерянности. Теперь же что-то во мне повернулось в другую сторону, потому что я старалась жить нормальной жизнью, как будто не было этой смуты. И вот что произошло.

Наверное, так было суждено. Это должно было случиться. Я с самого начала думала, не потому ли так увлеклась, что не знала никого, кроме Жерара. Никто, даже мама, не понимал, как мне тревожно. Разве только Ивонна, но она далеко.

Целую неделю я пыталась бороться. Но что толку? Раз так должно было случиться, я не могу и не должна этому мешать.

Не знаю, по-настоящему ли все теперь, но я хотя бы поняла, что тогда, в первый раз, никакого чувства во мне не было.

Вернее, оно шло от головы. Но любят не головой, не рассудком.

Может быть, я не люблю Жерара по-другому просто потому, что не вижусь с ним? Вот в чем вопрос.

Но мне всегда чего-то в Жераре не хватало.

Так это или нет?

Будь он тут, с нами, я бы могла выбирать свободно. Но меня мучит, не дает ясно мыслить само то, что я связана обязательствами.

Я этого не отрицаю. Но не могу понять, как это получилось. Все оттого, что я слишком люблю писать письма.

Придется начинать все сначала.

Теперь я совсем-совсем не представляю себе, что будет дальше.

Заснула в слезах. После разговора с мамой. Она зашла пожелать мне спокойной ночи. И задержалась в комнате. Я видела — она ждет. И все ей сказала, а потом пожалела, потому что плохо выразила то, что думала, потому что не уверена, действительно ли думаю то, что сказала, потому что говорить неправду нечестно, потому что не хочу никого затруднять своими делами, потому что, конечно же, разревелась.

Проснулась утром — те же сомнения в голове. Да еще чувствую себя опустошенной, как будто долго рыдала.

Перечитала вчерашние открытки. И снова стало больно — ничего не поделаешь. И еще щемящее чувство — как будто что-то потеряно, что-то оборвалось.

Как я могла, не любя его, допустить, чтобы он писал мне такие письма? Читаю — и кажется, я теряю что-то чудесное. А как подумаю — снова раздваиваюсь.

Я написала ответную открытку. Отрывистые, горькие, не оставляющие надежды слова.

Начала — и сразу вспомнила, с каким удовольствием писала раньше. Меня заклинило, будто что-то разбилось.

Слепая, что ли, я раньше была? Нельзя так писать, если не уверена в своих чувствах.

Но верно ли, что теперь все прояснилось? А может, это теперь я ослепла? А если все прояснилось, не окажусь ли я на пустом месте?