И чем больше Матильда старела, тем совершеннее казалась эта отговорка.

Матильда стала грузной и медлительной, зрение у нее сильно ухудшилось, с первыми признаками жары она начинала потеть, вела машину, сидя в полуметре от ветрового стекла, и напоминала все что угодно, только не то, кем она была на самом деле.

Не вызывающей подозрений.

До недавнего времени.

Тут мысль Анри, словно маятник, вернулась к делу Кантена: это был несчастный случай? Что она и подтвердила довольно туманными аргументами. Или же это была трудность… скорей организационного характера? Это опасение не отпускало его. Через несколько дней должен был поступить контракт на новое задание. В Париже. Он сомневался, поручать ли его Матильде. Сейчас он впервые сомневался.

* * *

Матильда — мечтательница. Иногда, если позволяет погода, она достает садовое кресло и усаживается на крытой террасе перед входом в дом. Как старушка, говорит она сама себе. Она смотрит на деревья парка, на прямую аллею, ведущую к ограде.

Погрузившись в свои мысли, она может сидеть так целыми часами, до наступления вечера. Какого черта я делаю?.. У нее есть еще одна причина находиться здесь и ничем не заниматься: ее недомогание во второй половине дня. Всю обратную дорогу из Парижа ее тяжелое лицо дергалось от тика, раздражение на нем сменялось меланхолическим выражением, а потом без всякого перехода грустный и подавленный вид мгновенно вытеснялся насмешливой гримасой. Это зависело от того, думала ли она об Анри, ее дорогом Анри, о работе, которую он скоро должен ей поручить (до чего же тяжело ждать вот так, ничего не делая), или о беспорядке в доме, который она покинула, не прибрав в нем: он превратился в настоящий бедлам, надо бы мне как-нибудь пошевелиться, да уж ладно… Она заказала прислугу в агентстве Мелёна. Милая женщина, эта идиотка, попросила ее подробно описать, что ей надо сделать.

— Уборку в доме, вы вообще понимаете, о чем я говорю?

Той оказалось недостаточно, требовались уточнения.

— Вы когда-нибудь делали уборку у себя дома? — спросила Матильда. — Так вот, это то же самое, что у вас, только у меня…

Наверное, этот разговор измучил ее. Покидая агентство, она была совершенно взвинчена.

Милая женщина дала ей адрес девушки, которая живет недалеко и ищет работу.

— Она умеет делать уборку?

— Все умеют делать уборку.

— Возможно, но есть те, кто умеет, но не хочет этого делать. Вот я, например. И у меня нет никакого желания связываться с кем-то вроде меня.

Милая женщина вздохнула:

— Это одинокая молодая женщина, очень усердная и бодрая, и ей нужна работа…

Ее звали Констанция Как-то Там. Матильда уже забыла, как они договорились, кто из них должен позвонить.

Она все еще была взвинчена, когда остановилась на парковке супермаркета, и тут вдруг ее охватила страшная усталость. Ноги стали ватными, силы внезапно покинули ее. Когда она выходила из машины, дурнота расплющила ее, как цветок. Она посмотрела на снующих по проходам людей с набитыми товаром тележками, но эти картинки дошли до нее совершенно искаженными. Ей понадобилось ненадолго опереться на крыло своего автомобиля и подождать, пока не отступит дурнота. Потом на смену боли в сердце пришла печаль, и она подумала, что сделает покупки позже, в другой раз, а теперь лучше вернуться домой. Оказавшись в салоне машины, почти у себя дома, она немного успокоилась и двинулась в сторону «Ла Кустель». Это название захотел дать их владению ее муж, потому что так назывался другой дом, где он провел часть своего детства. Тогда Матильде не понравилось это имя, не говоря уже о том, что ее раздражало стремление доктора Перрена непрестанно привязывать все к былым воспоминаниям. Она уступила, потому что на самом деле это не имело никакого значения. Разве что теперь это название, которое ей по-прежнему не нравится, почти никто, кроме нее, не произносит. Даже ее дочь редко употребляет его — нельзя сказать, чтобы она очень любила этот дом; впрочем, она вообще ничего не любит, а уж ее муж — и того меньше, для него все, что не американское…

И вот теперь день заканчивался. Матильда сидела в кресле-качалке на террасе. Лежащий у ее ног Людо громко храпел.

Она считала на пальцах. Уже четыре месяца никаких вестей от Анри, он так ей ничего и не поручил. Хорошо, июнь, июль и август обычно пустые, все-таки работа у нее в основном сезонная… Нет, это не так. Матильда покачала головой: нет, по правде говоря, это всегда бывает периодами. Три месяца ничего не делаешь, а потом тебе поручают два задания, почти одно за другим. Значит, это будет сейчас, все же в сентябре… Не сердится ли Анри, вот в чем вопрос. Может, он только делал вид, будто что-то не так? Она уже подзабыла причину его недовольства — это было так давно, ей вспоминается только его несколько резковатый голос в телефонной трубке. И почему он не приехал повидать ее? Она была бы так рада встретиться с ним, с дорогим Анри. У них столько прекрасных общих воспоминаний… Анри был полной противоположностью ее мужа. Мужа она никогда не хотела, они занимались «этим» просто потому, что так полагалось, и помимо того, что он это делал по-дурацки, тут был вопрос чувственности — у них не ладилось. Они превосходно понимали друг друга, его смерть очень огорчила ее, как если бы она потеряла друга своей юности. И все. Зато Анри она желала неистово. Стоило ему пожать ей руку, как она мгновенно всем телом ощущала его прикосновение. Матильда никогда ему об этом не говорила. Она дочь врача, из буржуазной семьи — женщине не пристало делать подобные признания мужчине. А он, разумеется, из-за своего положения… Он был руководитель, командир, он командовал! Не станет же он овладевать женщиной, товарищем по оружию, между двумя взрывами…

А потом, после войны, жизнь вошла в свое русло…

И все же он мог бы догадаться, что она помирает со скуки, и дать ей немного поработать!

Неблагодарный, вот ты кто, Анри!

— Мадам Перрен?

Я не прошу тебя достать мне луну с неба, просто дай мне какую-нибудь работу! Чтобы я могла быть полезной! Ты-то наверняка разъезжаешь, отдаешь приказания, у тебя есть дело, мог бы позаботиться и о других, особенно о своей старушке Матильде! Она не так уж и сдала, как ты думаешь! И еще могла бы тебя удивить!

— Мадам Перрен!

Матильда подняла голову.

Этот дурак Лепуатевен, ее сосед. Его дом справа, всего метрах в сорока. Из-за разделяющей их живой изгороди они не могут видеть друг друга, поэтому время от времени он по-соседски заглядывает к ней под благовидным предлогом: занести каких-нибудь овощей со своего огорода. Матильде они совершенно ни к чему, однако она любезно принимает соседские дары и при первой же возможности выбрасывает в помойку. Как он себе представляет, этот болван, — что я буду делать с двумя килограммами кабачков…

Она узнала его силуэт за изгородью: тучный приземистый мужчина, из тех, что потеют. Одно только воспоминание о его влажной ладони уже вызывало у Матильды отвращение. Она знаком пригласила его войти. Он толкнул калитку, замок которой был сломан уже целую вечность. Надо бы починить, но Матильде и без того есть о чем думать. Людо проснулся, заметил чье-то присутствие и, уже подрагивая в предвкушении того, как он сейчас бросится навстречу пришедшему, поднялся на ноги. У него добрый нрав, он никуда не годится как сторожевой пес.