– Босс, мы его привезли, как вы сказали. – Ответа он не услышал, но его ввели внутрь, усадили на кресло и сняли повязку.

Он увидел кабинет, погруженный в полумрак, на столе стояла лампа, в лучших традициях допросов НКВД, направленная ему в лицо. За лампой кто-то был, но разглядеть лицо было невозможно.

Хриплый и какой-то скрипучий шепот отпустил охранников, и когда двери закрылись, спросил у Дэна.

– Ну, и зачем ты приехал?

– Я хотел встретится с Ником Костаниди.

– Я слушаю тебя, встретился, и что? – В голосе был слышан сарказм, и какое-то презрение.

– Вы? Мне сказали, что вы умерли, я был на кладбище…– Дэн растерялся, он ожидал всего, только не разговора с «покойником».

– Я умер, но как видишь восстал из мертвых, чтобы получить у тебя ответ. Так скажи мне – почему?

– Что почему?

– Почему ты убил её? Ты же вроде как «любил» её? Она же, как собачонка за тобой побежала, декабристка блин, в Сибирь. Она же тебе все отдала, душу, жизнь, деньги? Тебе было мало? – На столе мелькнули руки в черных перчатках.

– Я…я… не убивал. Хотел отмстить, они моего брата убили, надо было остановиться, а я … не смог. – Оправдываться в том, в чем сам себя признал виновным, было глупо.

– Что – именно Оксана? Убила твоего брата? Сама, своими руками? Как ты её, сам своими руками толкнул в эту реку? Я знаю все обстоятельства того дела, всегда знал. Девчонка – лохушка, мимо проходила. Бежала всю жизнь, как черт от ладана. Признайся, бабла стало жалко? Ты ж ведь, сука, не пришел, не сказал глаза в глаза, когда узнал. Не спросил, не поговорил. Ты ж год знал, с ней спал, а сам готовился, чтобы наверняка уничтожить. Ну как, как они тебе, эти иудины бабки? Спишь, говорю, хорошо, тварь?

Дэн давно уже корчился от боли в кресле, а голос все шептал и шептал, скрипел прямо в мозгу, ввинчиваясь в сердце.

– Не вздумай мне тут сдохнуть, мразь. Монте-Кристо, блин, сибирского разлива. Что ты хотел от меня? Что я хотел, я забрал. Ты взял чужое – чужую женщину, но не сберег, за это заплатил. И еще заплатишь. А ты-то зачем приехал?

– Сдохнуть, я уже хочу только сдохнуть.

– Так петля в руки, и вперед. Или ты и это хочешь чужими руками получить? Нет, я руки об тебя марать не буду. Живи, тебе жить будет больнее, чем сдохнуть. И помни. Помни.

Хозяин кабинета нажал видимо какую-то кнопку, потому что в кабинет вошли двое его сопровождающих.

– Увезите его, да высадите на пляже, где-нибудь километров за десять до города. Пусть погуляет, сучонок, проветрится, а то бухать много ума не надо.

Дена подняли, потащили к дверям, он почти не мог шагать.

– Да, капелек ему там накапайте, чтоб не откинулся. И забудь, сучонок, сюда дорогу, что видел или слышал меня. А то я ведь не всегда буду такой добрый, могу и похуже наказание выдумать. – За спиной раздался кашляющий смех.

Кто-то подал стакан, остро пахнущий валерьянкой, глаза опять завязали, обратную дорогу Дэн не помнил, голова кружилась и все плыло, настигло сразу все, и откат, и опьянение, и успокоительное.

Высадили его на берегу, на какой-то валун.

– Вон, огни, видишь? Это город, пойдешь туда, к утру дойдешь. – Чужие руки вынули из кармана телефон, закинули в море.

– Мужики, кто это был? Ник? Костаниди? – Озноб бил ослабшее тело, голос вздрагивал, руки ходили ходуном, как у старого алкаша.

– Ты че несешь, пьянь? Не знаем мы такого, а кто был – не твое дело. Сказали гулять, иди гуляй, как бы хуже не было.

Дэн так и сидел, свесив голову на грудь, пока охранники садились в машину, потом машина отъезжала, и звук мотора исчез вдали. Потом остались только волны, прохладный сентябрьский ветер, ночь и он. Он сидел долго, глядя в ночное море, пока не ушла дрожь и не успокоилось сердцебиение, потом почувствовал, что совсем замерз. Похоже, у Оксаны были еще покровители, если это не Ник. Думать об этом не хотелось. Он встал и побрел по прибою в сторону города. Потом увидел, что к берегу подходит дорога – вышел на дорогу, пошел вдоль нее. Машин было много, для ночного времени, но никто не останавливался. Дошел до заправки, там попросил вызвать такси. В гостинице был перед рассветом, думал, друзья ищут в панике – однако все было спокойно, никто его не терял.

В номере включил чайник, заварил кофе из набора пакетиков на столе – оказался жуткий, приторно сладкий, три в одном. Выпил, скривился, но хотелось пить и согреться. За ночную дорогу все мысли из головы выдуло, было пусто. Везде пусто – на душе, в голове, в сердце. Встал под горячий душ, уперся лбом в стену и закрыл глаза.

Глава 8. Опять новое лицо

Новый дом Ксении располагался в испанской Хавее, с одной стороны был зажат пляжем, с другой – улицей, являющейся автострадой. В городе проживало множество иностранцев, по крайней мере, английская речь звучала повсюду, и практиковаться в испанском особой необходимости не было. Тем более, здесь еще в ходу был валенсийский язык, в корне отличающийся от испанского. Местное население не особенно любило приезжих, Ксения неоднократно обнаруживала брошенные на ее участок из машин бутылки. Учитывая, что более нигде она подобного не видела, это было демонстрацией неприятия. Кроме этих мелочей, досадных, но не существенных, в ее жизни больше не было неприятностей. Зато была тоска по родине, иногда так хотелось брусники, моченой как у мамы.

Примиряло с жизнью только море – оно захватывало весь горизонт, хоть с террасы, хоть с пляжа. Спуск на пляж был обрывистым, там была выстроена деревянная пологая лестница, в городе были другие пляжи, намного лучше, поэтому у ее дома людей на пляже почти не было. Она могла гулять босиком, загребая тонкий песок пальцами, сидеть в прибое, или даже плавать голышом. Разве что из соседних коттеджей кто-то мог увидеть, но пока там не было никого. Сезонное жилье и люди появятся летом.

Осенью начались шторма – сперва это зрелище восхищало, потом стало надоедать. Ветер, ветер, белые буруны, день и ночь с грохотом обрушивающиеся на берег. Однажды, ночь напролет без сна слушая шум волн, Ксения поняла, что должна уехать. Хоть куда, лишь бы там были люди. Нормальные люди, кроме охранников и домработницы.

Она решила поехать в Барселону,