Но теперь… теперь? Эмитист гадала, насколько обдуманным и просчитанным было его поведение. Хэркорт сказал, что она казалась ему такой привлекательной, что он чуть было не потерял голову.

Как будто… как будто он не владел собой. Как будто действительно влюбился в нее.

Однако в конце концов это ничего не изменило. Он предпочел жениться на девушке, кандидатуру которой одобряла его семья, чем сделать предложение той, которую знал всего несколько недель.

И все же это не объясняло, почему теперь он смотрел на нее с такой злостью. Ведь если тогда ему приходила в голову мысль сделать ей предложение, он должен был бы радоваться тому, что они, наконец, встретились, когда оба вольны поступать, как хотят.

Только… он ведь не считал, что она свободна, вот в чем дело. Хэркорт думал, что она содержанка.

Ох!

Он ревновал. К месье Ле Брюну.

Это… о боже, это было…

Так нелепо, что Эмитист не знала, смеяться ей или плакать. Когда месье Ле Брюн бросил на нее озадаченный взгляд, она поняла, что, предавшись своим мыслям, издала какой-то неподобающий звук, близкий к всхрапыванию.

Эмитист попыталась ответить что-то разумное на вопрос, заданный Софи, но ей было слишком сложно сосредоточиться на том, что рассказывал им месье Ле Брюн о парке, где они гуляли, и о всех тех исторических событиях, которые происходили здесь буквально на каждом шагу.

Эмитист чувствовала себя так, словно вся ее жизнь перевернулась вверх дном и никак не могла встать на место. Она никак не могла забыть о том, как разозлил ее Хэркорт, решивший, что она пала так низко, что между ней и месье Ле Брюном существуют какие-то отношения. От одной мысли об этом Эмитист начинало мутить. Впрочем, он говорил что-то еще. Что-то о том, что считает ее привлекательной?

Даже больше, неотразимой. Настолько неотразимой, что в свое время чуть не отказался от предназначенной ему выгодной партии и обрек себя на жизнь в бедности и безвестности.

Неужели он говорил серьезно? За последние десять лет ни один мужчина даже не пытался поцеловать ее, а Нейтан, заявив, что находит ее неотразимо привлекательной, тут же решил, что она ведет жизнь женщины легкого поведения. Она притягивала и в то же время раздражала его, и он отстал только после того, как привел ее в смущение.

Эмитист стояла как вкопанная, и сердце как-то странно подпрыгивало у нее в груди. Джентльмены стали воспринимать ее всерьез только после того, как узнали, что она единственная наследница тети Джорджи.

Но Хэркорт считал, что она безнадежно бедна.

И тем не менее дал понять, что хочет ее.

— Тетя Эми, ты устала?

Софи снова подбежала к ней и, взяв Эмитист за руку, озабоченно смотрела на нее снизу вверх.

— Нет, милая. Я просто… просто любуюсь садом. Ну, разве он не красив?

Только теперь, когда она окончательно пришла к выводу, что Хэркорта мучила ревность, Эмитист заметила, что, несмотря на все бесчинства, которые творили здесь люди, сад Тюильри с его четко организованным великолепием удивительно хорош. Деревья дарили тень мощеным дорожкам, сквозь их узорную листву проглядывало голубое небо, напомнившее ей дымчатую голубизну лесных колокольчиков в весеннюю пору. А воздух был прозрачным и чистым, как жидкое стекло.

Здесь царила атмосфера волшебства, такая же, как в Гайд-парке в те дни, когда она была дебютанткой. Эмитист вспомнила, как когда-то гуляла там среди нарциссов с Хэркортом. С легким сердцем, полным надежд, она чувствовала себя такой красивой. Это он заставлял ее чувствовать себя красивой, то и дело бросая на нее красноречивые взгляды. Прежде Эмитист считала себя самой обыкновенной и не видела в себе ничего, достойного тех комплиментов, которые он расточал ей.

Она изо всех сил трудилась, чтобы заслужить похвалу своих строгих родителей. Делала все, что могла, чтобы они гордились ею, не покладая рук работала в приходе и помогала матери ухаживать за младшими сестрами.

И чем они отплатили ей? Стоило ей оступиться, и они в ту же минуту забыли обо всем, что было раньше. Она слышала от них лишь обвинения в том, что она неблагодарна, самонадеянна и потакает своим слабостям.

Но теперь она, по крайней мере, точно знала, что не была самонадеянной. Должно быть, Хэркорт увлекся ею гораздо сильней, чем она считала, раз думал о том, чтобы жениться на ней. Он влюбился в нее. В ту, какой она стала, когда встретила его, когда ей казалось, что она парит над землей, если он был рядом с ней. Совсем не такую, как та скромная девочка, постоянно желающая угодить, какой она была с родителями. Нейтан показал ей, как весело можно танцевать, безобидно флиртуя. Они так много смеялись, подшучивая над самыми нелепыми персонажами, попадавшимися вокруг. Да и просто так, без причины.

Когда Хэркорт бросил ее, она закрыла дверь за той Эми.

Отбросила она и ту Эми, которая усердно старалась ублажать своих родителей.

Гораздо легче было взращивать злость, подогреваемую в ней тетей Джорджи. И она стала злой Эми. Горькой Эми. Эми, которой нужно было выжить, несмотря ни что.

— Настало время предложить вам еще одно кафе, — сказал месье Ле Брюн. — До него нужно немного пройтись, но оно того стоит, потому что там подают такую вкусную выпечку, какой вы никогда не пробовали.

— В самом деле? — Эмитист сморщила губы, хотя ей не хотелось высказывать свои сомнения перед ребенком. Да и о чем тут спорить, когда можно просто попробовать.

Поэтому она просто вошла в кафе следом за Ле Брюном и Софи. Официант проводил их за столик, и Эмитист с радостью уселась, по ходу дела размышляя над тем, какая из всех тех Эми, которыми она была в своей жизни, самая настоящая? И какая из них вышла бы на первый план, если бы он вдруг явился в это кафе, глядя на нее голодным мужским взглядом?

Эмитист протянула руку за сладким пирожным из тех, которые только что принес официант, и, откусив большой кусок, подумала, что, возможно, это будет какая-то новая Эми. Эми, которой до тошноты надоело, что люди думают о ней самое плохое. Которая может и вправду стать такой.

Она облизнула губы, наслаждаясь изысканным вкусом пирожного. Потом отпила из своего бокала, думая о том, что за время пребывания в Париже у нее еще будут возможности выяснить это.

— Как ты сегодня? — спросила Эмитист у подруги, заметив, что та по-прежнему выглядит немного бледной и пристыженной.

— Намного лучше, — ответила она, проскользнув на свое место за столом, где они завтракали, и неуверенной рукой наливая себе чашечку шоколада. — Да, намного лучше.

Эмитист подумала, что Финеллу нужно каким-то образом отвлечь от мыслей о своем проступке. Едва ли та до сих пор ощущала последствия выпитого, скорее она просто хандрила. И выраженное Эмитист сочувствие принесло так мало пользы, возможно, лучший эффект могло возыметь обращение к так сильно развитому у подруги чувству долга. Напоминание о том, что она должна исполнять обязанности компаньонки, за которые получает жалованье.