Были мы с Михал Михалычем Жванецким в Кёльне в гостях на каком-то торжестве у наших друзей. Друзья очень богатые. Но эти богатые друзья никогда не могли себе представить степень заграничного безденежья своих знаменитых российских друзей. Поэтому сразу после банкета мы пошли в гостиницу относительно голодные и относительно трезвые. Сидя в номерах с грустными лицами, мы решали, что нам делать. Было уже около часа ночи. Я сказал: «Не волнуйтесь, все будет нормально». И отлучился. Через некоторое время я принес в номер Михал Михалыча на подносе замечательное разнообразие еды – бутерброды, фрукты. Так как у нас с собой было, мы прекрасно поужинали. Когда меня потом спросили, где я нашел деньги, я вынужден был объяснить, что настоящие жильцы элитных отелей, поужинав или позавтракав, выставляют недоеденное на подносах в коридор около своих номеров. Они схватились за животы, но я их успокоил: «Не бойтесь, надкусанных объедков я не принес. Собрал только то, к чему не притрагивались».

Я пьющий. Меня Саша Володин – он тоже был глубоко пьющим человеком – научил когда-то. «Ты говори так: “Если бы мы не пили, у нас над головой возник бы нимб. Для того чтобы были хоть какие-то недостатки, мы пьем”».

Пить надо исключительно по зову организма. Алкоголизм – отрыжка безнаказанности. Борьба с алкоголизмом – это утопия, как коммунизм.

В свое время существовала банда друзей, которая хотела жить по возможности раскрепощенно: в быту, загулах, автомобилизме, романах, капустниках, профессии. Никакой программы диссидентства никогда не было. Было только необыкновенное желание оставаться самими собой. При этом мы не забывали, где живем. Так, 7 ноября и 1 мая мы выходили на Красную Пресню. Каждый раз Марк Захаров это режиссировал. Андрюша Миронов жил в Волковом переулке, за забором зоопарка. Его балкон висел прямо над вольером буйвола. Мы, уже нетрезвые, шли от зоопарка вверх по брусчатке, по стопам революционных рабочих, и пели «Пока я ходить умею». Маршрут был – до площади Краснопресненской Заставы, потом направо по Пресненскому Валу до Белорусского вокзала. На углу находилась пельменная. С нами ходил наш друг, ныне американский писатель Александр Червинский по прозвищу Червяк. Он всегда был больной, не хотел ходить, но хотел есть. Добравшись до Белорусского, мы говорили: «Все, давайте заморим Червячка». Заходили в пельменную и на глазах стоявшего напротив Горького пили водку под пирожки с повидлом.

Как-то, прощаясь после гастролей с Болгарией, мы с Андрюшей Мироновым и Марком Захаровым, совершенно бухие, стояли на горе Витоша и, вспомнив примету, сожгли лев – одну бумажку, чтобы возвратиться в эту страну. Через какое-то время мы с Захаровым записались в туристическую поездку в Париж. И нас сняли с трапа самолета. Мы не могли понять, что произошло. Потом выяснилось: сняли за этот сожженный лев. Кто настучал? Мы были втроем и гора. Андрюша – исключено. Мы с Марком Анатольевичем на себя тоже стучать не стали бы. Мистическая история.

Актеры – цыганский табор. Все время зуд передвижений. Однажды Театр сатиры собирался на гастроли в Ташкент, где до переезда в Москву кумиром был наш Ромочка Ткачук. И кому-то пришла безумная идея – раз есть время, не надо лететь, надо поездом: четверо суток – раздумье, книги, интеллигентное общение. Грузились все чистенькие, с кулечками и сумками. Андрюша Миронов – с чемоданом-холодильником. У него первого он появился. И вот третьи сутки пути… Жара (кондиционеров тогда не было), в тренировочных костюмах с вытянутыми коленками пьяные творцы ползали по вагонам, как тени. Когда это всё приехало в Ташкент, на перроне стояли пионеры с зурнами – трехметровыми дуделами, и отцы города – с загорелыми рожами. Поезд пришел, а из вагона никто не выходит. Проходит какое-то время, первой выползает Валентина Токарская. За ней идет Георгий Тусузов – трезвый, но слегка шатаясь в силу своего почти 100-летнего возраста. Два человека, которые были во вменяемом состоянии. Дальше – тишина. Потом из вагона вытолкнули Ткачука. Ромка вышел и упал на руки бушующей толпе встречающих.

На сцене пить нельзя. Разве только для вдохновения.

В спектакле Театра сатиры «Ревизор» мы играли чиновников: Спартак Мишулин, Ромочка Ткачук, Зяма Высоковский, Юрочка Авшаров, Державин и я. После сцены взяток чиновники до финала были свободны – там разборки шли между городничим и Хлестаковым. И мы в гримерных, чтобы расслабиться, выпивали. Зато с какими живыми глазами мы выходили в финале в немой сцене!

Пить сегодня стали меньше, потому что надо успеть перебежать от одного заработка к другому за максимально короткий срок. А для этого требуется твердая поступь.

В Европейский суд по правам человека в Страсбурге

Копия – в Совет Безопасности ООН

Убедительная просьба восстановить историческое наименование города Ширвиндта в бывшей Восточной Пруссии (ныне поселок Кутузово) в связи с тем, что само слово «Ширвиндт» слишком любимо и дорого сердцу каждого русского человека.

Встречаемся с какими-то оставшимися друзьями, коллегами – их все меньше и меньше – и начинаем ощущать дикий дефицит близких. Как-то говорили об этом с Марком. Сидим на совещании. А с кем совещаться-то? Только друг с другом.

Правда, придумали коллективный разум. Что значит коллективный? Сваленный в одну кучу? Тогда получается огромная гора пустых звенящих черепов.

Я мечтаю совещаться с Марком как можно дольше. Для меня он непререкаемый авторитет. Авторитет завоевал сегодня другой смысл, а Марк авторитет во всех смыслах. Он интуитивно современен.

…Он уникален. Таких больше нет, таких больше, увы, не делают! Когда мы не общаемся с ним долгое время, нам чего-то не хватает в жизни. Чего-то важного и большого… Но стоит только увидеть его чуть усталое, всегда серьезное (снаружи) и такое родное лицо, сразу все встает на свои места. Всего этого никогда не скажешь ему, а на бумаге можно. Мы очень его любим!

Шура, Саша, Александр Анатольевич, будь с нами долго!

Пример наглядный у тебя перед глазами!

Увы, наглядность улетучилась. Сначала Володя. Через три месяца Иветта.