Удаян не только женился раньше Субхаша, но еще и женился на той, кого выбрал сам. Самостоятельно сделал шаг, которым, по мнению Субхаша, должны были все-таки руководить родители. Добавился еще один пример лидерства Удаяна перед Субхашем, его нежелания ни в чем оказываться вторым. Еще один пример его самостоятельности.

На обороте фотографии красовалась сделанная почерком Удаяна дата более чем годовой давности — 1968. То есть Удаян познакомился с девушкой и влюбился в нее, когда Субхаш еще жил в Калькутте. Значит, все это время Удаян скрывал от брата свою девушку.

Это письмо Субхаш тоже уничтожил. Оставил только фотографию, спрятав ее в одном из учебников.

Время от времени он доставал ее и разглядывал. Ему интересно было, когда он все-таки лично познакомится с Гори и какое мнение о ней составит, ведь их связывает родство. И где-то глубоко в душе он опять испытывал чувство поражения — Удаян опять обошел его, нашел себе такую девушку.

Обычно она читала на балконе или находилась в соседней комнате, когда ее брат с Удаяном занимались и курили, выпивая одну чашку чая за другой. Манаш познакомился с Удаяном в Калькуттском университете, где оба учились в аспирантуре на факультете физики. Большую часть времени их книги о свойствах жидкостей и газов пролеживали впустую, пока они увлеченно обсуждали последствия происшествий в Наксалбари и события текущего дня.

Дискуссии эти неизменно сбивались на тему повстанческих движений в странах Индокитая и Латинской Америки. Кубинская революция — это даже не массовое движение, особо отмечал Удаян, а небольшая группа людей, атакующая правильные цели.

По всему миру студенческие движения набирали силу, восставая против эксплуататорской системы. «Второй закон Ньютона в действии, — любил шутить Удаян. — Ускорение прямо пропорционально силе и обратно пропорционально массе».

Но Манаш относился к ним скептически.

— Что могут знать эти городские студенты о жизни в деревне?

— Ничего, — отвечал Удаян. — Нам придется поучиться у них.

В приоткрытую дверь она любовалась им. Высокий, стройный, он выглядел старше своих двадцати трех. Одежда свободно висела на нем. Он одевался и в национальные рубашки, и в европейские тоже. Носил навыпуск, никогда не застегивал верхние пуговицы и всегда закатывал рукава по локоть.

Он сидел в комнате, где они слушали радио на кровати Гори, которая днем служила диваном. У него были худые руки, а пальцы его казались еще длиннее, когда держали фарфоровую чашечку с чаем. Волосы у него были волнистые, брови густые, а взгляд темных глаз — томный.

Руки его всегда находились в движении, словно дополняли голос, уточняя сказанное. Он всегда открыто улыбался, даже когда спорил. Зубы немного выдавались вперед, когда он смеялся, как будто их оказалось слишком много. Она почувствовала какое-то притяжение к нему с самого начала их знакомства.

Он никогда не заговаривал с Гори, если ей случалось прошмыгнуть мимо. В общем-то даже не смотрел в ее сторону, словно не замечал вовсе младшей сестры Маната. Так продолжалось до одного дня, когда мальчишку, служившего в доме по хозяйству, отправили куда-то с поручением, и Манат попросил Гори приготовить им чай.

Она не смогла найти поднос, чтобы поставить чашки, и внесла их в комнату просто в руках, открыв дверь плечом. Удаян взял у нее из рук чашку, остановил на девушке долгий взгляд и задал ей первый вопрос:

— Где ты учишься?

Поскольку Президенси-колледж и Калькуттский университет располагались рядом, она искала его глазами все время — то во дворе перед учебными корпусами, то в библиотеке, то в студенческой столовой, когда приходила туда с подружками. Что-то подсказывало ей: он не посещает занятия так регулярно, как она. И она начала постоянно высматривать его с балкона квартиры ее бабушки и дедушки, выходившего на угол Корнуоллис-стрит.

И однажды она разглядела его с балкона, даже сама удивилась, как узнала его среди сотен темноволосых прохожих. Он стоял на углу на противоположной стороне и покупал сигареты. Потом он перешел через дорогу и направился к их дому.

Она присела под перила, под развешанное на веревке белье, боясь, как бы он не заметил ее. А через две минуты на лестничной площадке уже послышались его шаги и стук дверного молотка. Она слышала, как слуга-мальчишка впустил его.

В тот день, кроме нее, дома никого не было. Она думала, что он уйдет, не застав дома Манаша, но он вышел к ней на балкон.

— Никого больше нет? — спросил он.

Она покачала головой.

— Тогда можно с тобой поговорить?

Белье на веревке — ее трусики и блузки — было еще влажным. Он открепил одну из блузок и перевесил на прищепках подальше, чтобы освободить место.

Он делал это медленно, и пальцы его дрожали. Стоя с ним рядом, она заметила: он гораздо выше ее ростом и плечи у него чуть ссутулены. Он чиркнул спичкой и прикурил сигарету. Мальчик-слуга принес печенье и чай.

С четвертого этажа они смотрели на перекресток, стояли рядышком, облокотившись на перила, видели величавые каменные громады домов с усталыми от времени колоннами и осыпающимися карнизами.

Его рука с дымящейся в пальцах сигаретой свисала через край перил. Рукава рубашки были закатаны, и на руке просвечивали через кожу зеленовато-серые прожилки вен.

Внизу колыхалась многолюдная толпа, вызывавшая ощущение какой-то бушующей стихии. Люди двигались — кто пешком, кто в автобусах и трамваях, кто на рикшах. На противоположной стороне улицы располагался ряд ювелирных магазинов с зеркальными стенами и потолками, в которых покупатели превращались в бесконечный ряд отражений. Там же находилось ателье, куда они носили гладить одежду. Магазин канцелярских товаров, где Гори покупала чернила и тетрадки. И лавки сладостей, где прилавки были заставлены лотками со всяким конфетным товаром, над которым жужжали мухи.

На углу, скрестив ноги, сидел продавец бетеля. А в центре перекрестка в будке регулировщик уличного движения в шлеме то и дело свистел и давал отмашку машинам — легковым и грузовым, автобусам, мотоциклам и мотороллерам, чьи работающие моторы сливались в едином рокоте.

— Мне нравится этот вид с балкона, — сказал он.

И она призналась, что тоже любит наблюдать за жизнью города отсюда, с балкона. Политические демонстрации, шествия, парады. Непрекращающийся поток машин, начинающийся с рассветом. Похороны писателей и разных знаменитостей, траурные шествия, несущие гроб, усыпанный цветами. Пешеходы пробирались по колено в воде во время муссонных дождей.

Осенью праздник Дурги, а зимой — Сарасвати. Их величественные глиняные изваяния торжественно въезжают в город под дробь национальных барабанов и пронзительные звуки труб. Фигуры привозят на передвижных грузовых платформах, а в конце праздников увозят, чтобы погрузить в реку.