ранятся, и Ладлоу повел себя как любой другой человек в подобных обстоятельствах. Нет, примечательно было другое: Дэви и остальные побросали работу и уставились на плотника вовсе не из-за его поведения, а из-за того, как повел себя мальчик.

Он стоял перед плотником, запрокинув голову, и смеялся так, будто перед ним разыгрывали представление Панч и Джуди[9]. Поднявшись на борт, он ни разу не раскрыл рта, а теперь его детский смех звенел по всему кораблю словно колокольчик.

Такой чистый, такой радостный – будто на палубу спустился сонм ангелов. Дэви чувствовал, как смех проникает в тело и вся душа отзывается на его песню. Спустя несколько секунд хохотала вся команда от трюма до марселей[10].

Плотник, нахмурившись, наблюдал, как мальчик, а за ним и вся команда смеется над его бедой, но вскоре даже он не смог противиться этому заразительному смеху. С руки Ладлоу капала кровь, но он запрокинул голову и тоже засмеялся вместе со всеми.

Дэви удивился, что суровый плотник так легко отнесся и к происшествию, и к веселости мальчика, и команда решила, что он – весьма жизнерадостная душа, ниспосланная им Богом, и от его присутствия на сердце у всех полегчало.

Приглядывать за мальчиком выпало Дэви, который прежде, до этого неожиданного появления, был самым юным из моряков. Капитан вверил мальчика его попечению и приказал проследить, чтобы с тем ничего не случилось.

Такая работа была Дэви не слишком по душе, ведь он не был склонен нянчиться с малышами, пусть мальчик и приводил в восхищение всю команду. Но, как и полагается любому моряку во время плавания, Дэви исполнил приказ.

Дэви замечал, что куда бы ни шел мальчик, его всегда встречали радостной ухмылкой, смехом или трепали по волосам, и это внимание вознаграждалось улыбкой, его замечательной теплой улыбкой. Даже солнце сияло ярче, когда он улыбался, и все, кто видел эту улыбку, поневоле бросали свои дела и купались в ее лучистом свете.

Если бы к мальчику не относились с такой приязнью, капитан не спускал бы команде разлада, который он вносил своим появлением. Раньше моряки выполняли свою работу споро, но теперь они то и дело теряли сосредоточенность и становились жертвами разного рода глупых происшествий, спотыкаясь и наталкиваясь на что-нибудь, как клоуны на весенней ярмарке.

Но что бы ни случалось и сколько бы шишек ни набили падавшие, проклятия быстро сменялись весельем, когда мальчик открывал рот и смеялся своим хрустальным смехом, будто все это устраивали ему на потеху.

Только плотник, казалось, был не столь очарован присутствием мальчика, хотя и смеялся заодно с товарищами. Но Дэви видел, что, как бы Ладлоу ни держался за живот и ни хлопал себя по ляжкам, глаза у него не смеялись. И мальчик видел тоже.

Это отсутствие воодушевления ни в коей мере не отвратило мальчика от общества плотника – совсем наоборот. Его будто тянуло к Ладлоу, хотя тому явно было не по себе. Ладлоу же стал рассеянным и в своей рассеянности потерял сноровку.

Однажды Дэви со своим подопечным проходили мимо плотника, пилившего доску. Они подошли ближе, и Дэви увидел на лбу у Ладлоу капельки пота, словно он изо всех сил пытался сосредоточиться на работе, и выражение облегчения на его лице, когда мальчик решил пройти мимо, не взглянув на него.

Дэви последовал было за мальчиком, как вдруг плотник закричал от боли. Дэви повернулся и увидел, что Ладлоу сжимает свою левую руку, которую, должно быть, поранил пилой. Он стонал и невнятно бормотал, а потом упал на колени, нашаривая что-то в опилках.

Дэви собирался подойти ближе, но тут Ладлоу нашел то, что искал. Это был его большой палец; пила прошла сквозь плоть и начисто отрезала его. Как только Дэви понял, что произошло, и вместе с остальными поспешил бедняге на помощь, смех мальчика вдруг раздался вновь.

Все обернулись к нему в изумлении. Не может ведь он смеяться над тем, как человек отсек себе палец: да, он маленький, но должен же понимать такие вещи! И хоть Дэви и отвечал за безопасность мальчика, теперь он сжал кулаки и двинулся к нему, не зная, что будет делать, но зная, что хочет остановить этот смех.

Но не успел Дэви сделать и трех шагов, как смехом разразился моряк справа от него. Потом еще один, и еще. Вскоре Дэви увидел, что все пытаются удержаться от смеха, но с переменным успехом. У него самого получалось не лучше: мышцы лица сами растягивались в ухмылке, а смех бился в горле, как попавшая в силок птица. Он будто не мог не смеяться.

Хуже всего, однако, было видеть, как плотник, безудержно хохоча вопреки боли, стоит на коленях и широко раскрытыми от ужаса глазами глядит на отрезанный палец.

Теперь Дэви и всей команде «Робака», как и бедняге-плотнику, было не по себе. Ладлоу стал совсем нелюдимым, бубнил что-то себе под нос и баюкал перевязанную руку, которую никому не позволял осмотреть. Мальчик, которого они прежде считали хрупким и теплым солнечным лучиком, оказался жестоким проклятием.

Моряк из Кента по фамилии Смоллет упал за борт, запутавшись ногой в веревке, привязанной к бизань-мачте[11]. Он повис в трех футах от поверхности воды, но веревка остановила его падение с таким рывком, что он сломал ногу и снова и снова бился о корпус, пока его не втащили на палубу, искалеченного настолько, что помочь ему было уже ничем нельзя. Он умер той же ночью.

Затем ирландец Коннолли, умевший лазать по вантам с кошачьей грацией, которой завидовали все моряки, свалился с грот-русленя[12] и сломал на выбленках[13] шею, повиснув как муха в паутине, а мальчик все смеялся своим переливчатым смехом.

Временами Дэви замечал, как товарищи по команде оборачиваются с таким видом, будто хотят ударить мальчика, но, увидев его круглое ангельское личико и заслышав его приятный смех, они не могли причинить ему вред, как не причинили бы вреда собственному ребенку.

Наконец Дэви увидел, как капитан беседует с несколькими моряками, и, когда мальчик отвлекся, капитан сказал Дэви, что им всем нужно поговорить так, чтобы он не мог прервать их или околдовать своими чарами.

С очень серьезным лицом капитан протянул Дэви ключ и велел отвести мальчика в каюту, захлопнуть за ним дверь, запереть и вернуться на палубу.

Дэви сделал, как было приказано, и мальчик, не подозревая, по-видимому, об обмане, вошел в каюту без малейшего сопротивления и безропотно позволил себя запереть. Дэви думал, что мальчик по крайней мере попытается