Она выпрямилась и смотрела Милту в глаза. Холодные капли пота стекали по ее лицу, смешивались с тушью и оставляли на щеках черные разводы.

– Ничего не остановить, – сказал он. – Твой ребенок будет особенным. Не таким, как все дети! Это будет амальгама человека и машины, холодного интеллекта и наивных чувств. И не имеет значения, хочешь ты этого или нет, – он разорвал на Кит платье, обнажая большой живот. Прикоснулся к нему. – Дорога почти пройдена, и пути назад нет. Только вперед, Кит. Вперед или в бездну….

– Оставь меня!

– Я понимаю, ты напугана…

– Я сказала, оставь меня!

Кит сбросила с плеч разорванное платье и легла на кровать. Слезы удушьем подступали к горлу, но сил плакать не было – скорее, тихо ненавидеть. Затаиться и выжидать. Приглядываться… Думая об этом, она заснула…

Хейцкал… Почему сны так часто возвращали ее на эту планету? В одноэтажную гостиницу, сложенную из грубого камня. На жесткую кровать. Под черное, лоснящееся от пота тело туземца. Он прижимается к ее груди. Дышит ей в рот, наполняя легкие своим глубоким дыханием. Дикий. Примитивный… Особенный, как сказал муж…

– Хватит! – Кит открыла глаза, поднялась с кровати и оделась.

Длинные коридоры правительственного здания были застланы коврами. «Как хорошо, что Бартон всегда рядом, – думала Кит. – Как хорошо, что он вообще есть в моей жизни». Она свернула за угол и остановилась. Рабочие-хьюмеры молча выносили мебель из апартаментов Бартона.

– Что-то не так? – спросил один из них Кит.

– Нет, – она смотрела на такую знакомую кровать, которая никак не желала проходить в дверной проем.

– Черт с ней! Оставьте здесь, – услышала она знакомый голос. Бартон вышел в коридор и пожал плечами. – Черт знает что!

– Ты уезжаешь?

– Твой муж предложил мне новую квартиру в центре… И я… В общем… Сама понимаешь.

– Да, – Кит опустила голову.

– У тебя что-то случилось?

– Нет, – она заставила себя улыбнуться. – Просто хотела повидаться.

– Тебе оставить новый адрес?

– Как хочешь.

– Мы сможем встречаться и там.

– Не сможем… – она развернулась и, расталкивая рабочих, пошла прочь.

– Это всего лишь жизнь, Кит! – зачем-то крикнул ей вслед Бартон.

– Я знаю!

– Всего лишь жизнь…

Ферри смотрит на своего коллегу и спрашивает, почему он хотел поговорить именно с ним.

– Ты знаешь Бартона? – спрашивает Хольст. Ферри кивает осторожно, почти робко. – Вчера он спрашивал меня о странных вещах, – говорит Хольст, вглядываясь в пустоту перед собой. – Помнишь жену доктора Милта?

– Нет, – качает головой Ферри. – Я появился здесь уже после того, как она умерла.

– Но слышал о ней?

– Как и все.

– Вчера мы сидели здесь с Бартоном, и… В общем, он хотел узнать подробности ее смерти… Понимаешь?

– Причем здесь ты?

– Потому что я принимал у нее роды, болван!

– И ты рассказал ему?

– Нет, конечно. Я что, идиот? Но то, что он спросил меня об этом… Тебе не кажется это странным?

– Может быть, он был пьян?

– Черт возьми, конечно, пьян! Ты когда-нибудь его видел трезвым?!

– Случалось…

– Все это неспроста, – Хольст достает пачку сигарет, выуживает одну из них короткими толстыми пальцами и прикуривает. – Мне кажется, у них был роман.

– Что?

– У Бартона и жены доктора Милта. И тот ребенок… – Хольст передернул плечами. – Он мог быть ребенком Бартона. Понимаешь?

– Думаешь, Бартон способен кого-то любить?

– Откуда ты знаешь, на что он способен?! Одна моя знакомая, которую доктор Милт привез, чтобы она записывала историю этой планеты, делит жизнь Крита на период до Бартона и после.

– Может, она просто спит с ним? Поэтому и такое внимание… Знаешь, иногда мне кажется, что каждая женщина на этой планете, которая хоть немного красива, побывала в его постели…

– Ты болван, Ферри! Жули профессионал. И неважно, с кем она спит, а с кем нет. Ее работа никогда не пересечется с личной жизнью. Разве ты еще не заметил? Здесь нет некомпетентных людей. Каждый занимается своим делом. И стоит только оступиться хоть раз, дать сбой, и все…

– Не думаю, что Бартон никогда не совершал проступков.

– Дело не в проступках. Дело в способностях, в талантах. Бартон поднял экономику этой планеты. Он гений, и неважно, сколько женщин окажется в его постели и сколько вина он выпьет. До тех пор, пока его мозг будет работать, пока он приносит пользу, он будет здесь. Понимаешь? Так же, как ты и я. Как каждый, кого привез сюда доктор Милт.

– Да, – Ферри смотрит на дно стакана. – Пожалуй, стоит еще выпить.

* * *

– Расскажи мне про свою жизнь, – говорит Жули. Бартон смотрит на нее и качает головой. – Не хочешь или не можешь? – спрашивает она.

– Ты дотошная, как моя жена, – говорит он.

– Бывшая или настоящая?

– Ну точно как моя жена, – он улыбается и хлопает ладонью по коленям. – Давай, присаживайся, я тебя приласкаю.

– Я что, похожа на собаку?

– Женской породы.

– Значит – сука, да? – Жули взбивает рыжие волосы и качает головой, словно пытаясь себя сдержать. – Скажи, ты всех женщин ненавидишь или только тех, кто похож на твою жену?

– Разве я говорю, что кого-то ненавижу?

– Ты только что назвал меня сукой.

– И что в этом плохого?

– У тебя была мать?

– Как у всех.

– Твой отец ее тоже так называл?

– Иногда.

– И что ты чувствовал?

– Ничего, – Бартон наливает два стакана водки, бросает в них пару кубиков льда. – Знаешь, что меня удивляет последнее время? Вся эта планета – одна большая ледышка, а мы, рожденные где-то среди лета и пляжей, так и не можем осознать этого и продолжаем добавлять лед в свою выпивку, хотя давно уже пора бы начать его ненавидеть. И этого никогда не понять. Это как женщины. Вы всегда хотите, чтобы мы видели в вас то, чего на самом деле нет. А когда мы говорим вам правду, идете и отдаетесь тем, кто красиво лжет. И вам все равно. Вы как кубик льда, который бренчит в стакане и тает, разбавляя выпивку, – бессмысленный и ненужный. Всего лишь элемент фарса и привычки. Но мы тем не менее снова и снова бросаем его в свои стаканы и смотрим, как он тает… Как вы таете… – он подходит к Жули, предлагает один из двух стаканов с водкой. – Выпей.