Афанасьев умолк. Ксения смотрела на него неподвижно, не моргая. Потом шепнула бледными, безо всякого намека на косметику, губами:

– А я видела. Да, ты сказал – Апокалипсис, а до того – я сказала… Да! Я видела Апокалипсис. А что? Не смейтесь! Да и мне не смешно! «Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела»! Вы еще увидите, как горит Гефсиманский сад, или уже сгорел, и горят по всей стране деревья, которые дикари рубят себе на костры для жарения обеда! «Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море»! Наверно, вы не видели, как падали самолеты, пилотируемые одичавшими летчиками, – горели, взрывались, окутывались клубами пламени!..

– Да мы видели на посадочной полосе аэропорта Бен Гурион, – тихо сказал Пелисье. – А вот до того Бог миловал. Но и так… мало не показалось.

– Прямо напротив Иерусалима сгорел и затонул танкер с нефтью, – тихо продолжала Ксения, – взорвался химзавод… «…Видел я в видении коней и на них всадников, которые имели на себе брони огненные, гиацинтовые и серные; головы у коней – как головы у львов, и изо рта их выходил огонь, дым и сера. От этих трех язв, от огня, дыма и серы, выходящих изо рта их, умерла третья часть людей». Понимаете? Дикари влезли на оборонный химический завод, разбили резервуары и перегонное оборудование, которое они принимали за диковинных зверей с «броней»! Потому я и говорю, КАК точно всё прописано в Апокалипсисе! Многие века толковали экзегетики «Откровение святого Иоанна Богослова», склоняли и так и этак, а оказалось, что тут с применением красивых символов, изысканных литературных средств описана экологическая катастрофа! Помните, помните?.. – Ксения кричала, ее глаза горели, волосы разметались по плечам; Колян Ковалев смотрел на нее, открыв рот… – «Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде „полынь“; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки!» Я выучила Апокалипсис наизусть, потому что это… поразительно – отчет о безумии, поразившем мир! Звезда «полынь» сошла на землю на моих глазах – это боевой вертолет израильской армии, упавший на ресторан при отеле на берегу Иордана! Там стояли громадные резервуары с вермутом разных сортов, этот ресторан специализировался на вермуте, а стоит ли напоминать, что вермут – это ПОЛЫННЫЙ напиток? Вермут попал в реку, в бассейны отеля, самые отчаянные перепились и устроили кровавые потехи! А все прочие спрятались в подземные коммуникации и сидят там и поныне, дикие, косматые, небритые, питаются неизвестно чем… и непонятно, когда всё это кончится!

– То есть, – робко начал Пелисье, – Иоанн Богослов в своем «Откровении» описал то, что случилось буквально две недели назад… и что содеяли мы сами, так?

– Совершенно правильно, – произнесла Ксения. – Сворачивайте туда. Осторожнее, тут всё задымлено, так что полюбоваться красотами Иерусалима не удастся. Остановите здесь. Дальше пойдем пешком.

– Да! – вдруг прогрохотал Вотан. – Именно так и было указано в моем видении. Мы сошли с железной самодвижущейся повозки и пошли к склону горы, весь верх которой был в дыму. И сад за стеной корчился от едкого дыма! Идем! Я знаю дорогу и покажу ее не хуже этой девицы, которая, похоже, воистину желает нам добра, и я был несправедлив, заподозрив в ней измену и зло!..

Ксения склонила голову.

– Благодарю вас, – тихо сказала она. – Я знала, что вы мне поверите. Да и мне самой в последнее время пришлось поверить во всё невозможное, что ни есть на свете.

Дорожки древнего сада словно выскальзывали из-под ног. Непонятно, как это происходило, но на пути от стены в глубь сада едва ли не все путешественники несколько раз могли поломать себе ноги. Тропинка словно агонизировала под ногами, как живая, земля будто не желала принимать на себя стопы незваных гостей. Довольно рассеянный дым, ползущий низко, забито припадающий к земле, дышал низменным, животным страхом, до колотья в сердце, до пота на ладонях и мутного, ватного оцепенения в подгибающихся ногах.

Деревья казались уродливыми инвалидами, древние стволы, изогнутые, изъеденные веками, молчаливо застыли в умирающей апокалиптической тишине… Жене невольно пришли на ум слова поэта: «…А в израненном парке рвалась тишина, Припадая от боли к холодной земле».

И вдруг старый Вотан остановился.

– Тут! – сказал он, указывая пальцем на развесистое, похожее на дряхлого пьянчужку старое дерево. Оно росло криво, в двух метрах от земли разделяясь на две огромные сучковатые ветви: одна шла вверх, взмывала, как мачта, – а вторая, напоминающая гигантского одеревеневшего питона, невообразимо огромную змею, покрывшуюся наростами, тянулась почти параллельно земле. На самом своем конце она изгибалась, уходя вниз и окунаясь в углубление в почве. Почти доставая до чахлой рыжей травки, так не похожей на пышную растительность Земли обетованной…

– Тут! – повторил Вотан, тыча узловатым пальцем в пятачок под деревом.

– Да, тут, – повторила Ксения. – Я тут и спала. Сама не поняла, как сюда попала… Ноги принесли. Не знаю, как это объяснить, но мне кажется, что меня и спасло то, что я оказалась именно ЗДЕСЬ. Странное, страшное место. Я ведь бывала тут раньше, еще до катаклизма, на экскурсии, и всё было совершенно другим. А теперь – вроде всё то же самое, и деревья, и тропки, и стена… но кто-то, как воду, пролил здесь страх…

– Копайте! – приказал Вотан, оглядываясь на людей и дионов, в нерешительности застывших за его спиной.

– Чем копать-то? – спросил Колян нерешительно.

– Вот ты и копай! – отозвался Вотан.

– Но чем копать-то? – переспросил Ковалев.

Стоявший ближе всех к стволу дерева Пелисье обернулся и увидел… заступ. Ржавый заступ. Он торчал в земле, как будто ожидая, что сюда придут, увидят его и воспользуются им. Пелисье протянул руку и вырвал заступ из почвы.

– Николай, вот.

– Ага!.. – почти весело сказал Колян и, поплевав на руки, принялся за работу. Его веселость была какой-то судорожной, с ознобом, с повышенной торопливостью движений. Зато работа продвигалась.

Все застыли в ожидании. Эллер всей пятерней чесал бороду. Пелисье что-то бормотал себе под нос, а Жене Афанасьеву вдруг показалось, что сотни глаз – жаждущих и яростных, равнодушных и потуплено-унылых, пустых и уже совершенно утерявших человеческую осмысленность, налившихся полнокровной животной тяжестью, – смотрят на него из крон деревьев, из складок коры на стволах. Из выткавшегося тяжелым шлейфом дыма, угрюмыми и немощными полосами припадающего к земле. И снова пришли на ум поэтические строки, отчаянные, произнесенные спокойным и обреченным шепотом:

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси.

Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси.

Волна жуткого, наждаком продирающего осознания ОДНОГО факта прокатилась по спине, иглами втыкаясь в позвоночник, удушливо сжимая бока. Ведь эти слова ОН говорил именно здесь, в Гефсиманском саду!.. Быть может, как раз стоя на этом месте, где…