Она вдруг осеклась, как будто испугавшись чего-то.

- Боже мой, Мишель, я совсем забыла...

- Я тоже. Но так даже лучше. Янник хотела меня отдалить. Я оказался немного дальше, чем рассчитывал, вот и все.

Тут появилось блюдо с закусками, но уже после пирожных. - ни в какие ворота, и я сухо выговорил за это официанту:

- Полный бардак.

Тот лишь пожал плечами:

- Чего вы ждали, русский вечер...

Какая-то дама преклонных лет подошла попрощаться с Лидией, потому что завтра она уезжала в Зальцбург. Соня подвела прямо к нам трех музыкантов, и они сыграли для нас "Калинку". А я вдруг подумал, есть ли на свете что-либо более жалкое, не считая, конечно, солдатских портянок, чем участь, доставшаяся цыганской песне.

- На самом деле это восточные немцы, - шепнула мне на ухо сияющая Соня. - Они перебрались через стену под пулеметным огнем. Беженцы, как и мы.

Она попросила поднести им водки. Княгиня Голопупова спрашивала, где здесь дамская комната. На груди она держала маленького песика; по национальности она, кстати, была итальянкой. Соня мне рассказала, что ее муж трижды терял все свое состояние. Один старый господин в колпаке внушительных размеров стал говорить мне про Кайзерлинга, Куденхофа-Калержи, Томаса Манна, а немецкий атташе по культуре подходил то к одной группе, то к другой и всех приглашал на прием в посольство Германии.

- Благодарю вас, но вы ошибаетесь, - объявил я, когда настала моя очередь. - Я не еврей.

Он, казалось, удивился, посмотрел на меня, будто не веря своим ушам, а Лидия нервно расхохоталась. Француз с весьма холеной внешностью, в галстуке-бабочке, сказал мне, что никого здесь не знает и что его пригласили только потому, что он был директор музыкальных театров. На этажерке была выставлена коллекция расписных яиц. Кто-то попросил тишины, и Соня прочла вслух телеграмму: Рубинштейн извинялся, что не смог приехать. Я не понимал, почему муж отсутствовал на празднике, ведь это была его годовщина. Может быть, здесь есть еще и другие гостиные, такие же, как эта, и толпа приглашенных, еще более приветливых. Другие столы, цыгане, развлечения, зеркала. Как, вы уже уходите, дорогая? Постойте, я непременно должна вам представить... Она умирает, как хочет с вами познакомиться...

Я взял из рук Лидии бокал с шампанским, который она уже поднесла к губам.

- Как? Вам, значит, можно, а мне нет? Мне, между прочим, тоже нужно, для смелости.

- Через несколько часов мы уезжаем. Вам еще надо уладить кое-какие дела, я полагаю. Вы уже достаточно выпили.

- Вчера мой муж пытался выброситься из окна. А у него, между прочим, есть телохранитель, который не отходит от него ни на шаг. Здесь вопрос этики: нужно ли оставлять окно открытым или нет? И в какой момент мы более всего безжалостны? Не тогда ли, когда следуем своим принципам? И что значит: "жизнь - это святое", если для самой жизни никто и ничто не свято? Я не имею права решать... потому что теперь уж и не знаю: если бы я помогла ему умереть, то сделала бы это для него или для себя самой...

Я отправился за шампанским и, не без удовлетворения, почувствовал себя наконец в гостях. Муж, у которого есть телохранитель и который пытается выброситься из окна, в то время как все празднуют его день рождения; лучезарная мамаша, ненавидящая невестку до мозга костей; ай да тройка; директор музыкальных театров; седая женщина, помогающая другой отправиться на тот свет; попробуйте пирога, Мишенька, сама пекла; надо спасать Оперу; сегодня Ницца превратилась в город, куда старики приезжают в конце жизни, чтобы лечь в землю рядом со своими предками; вы всё шутите; представьте, я собрал все свое мужество и пошел смотреть, не поверите, пор-но-гра-фи-ю; не верю я в эти горячие источники, но, говорят, там есть красивые места для прогулок; несчастная Соня, какую смелость надо иметь, железной воли человек.

Лидия стояла прислонившись к стене, глаза у нее блестели: мы оба перебрали; я поставил бутылку и стаканы на пол.

- Так, думаю, теперь я уже могу туда пойти... Нет, не оставляйте меня, идемте вместе...

У выхода толпились люди, все прощались, чье-то пальто искало своего хозяина, поцелуи в обе щечки, созвонимся, приходите непременно, португальская девочка: одни большие глаза выглядывают из-за кучи вещей, которые она держит в руках. Я прошел вслед за Лидией по коридору, вежливо пропуская к выходу уже одетых гостей.

- Лидочка... Ты считаешь, это разумно...

Она уже здесь, теребит нить жемчуга у себя на шее. Улыбка стала жестче. Зато Лидия улыбалась не стесняясь; что тут было: печаль, обида или злость - не разобрать, слишком мало света в коридоре. Единственное, что можно было сказать: эти две женщины прекрасно друг друга знают.

- Вы упрекали меня, что я не прихожу к нему; вы настояли, чтобы я пришла на этот вечер, а теперь полагаете, что мое присутствие...

- Уже поздно. Ален устал... Я уже и забыл про время.

- Вы прекрасно знаете, что он почти не спит... Соня светилась.

- Сегодня днем он немного вздремнул. Двадцать минут. Доктор Габо очень доволен... Но он еще такой нервный, и лучше бы...

Лидии стоило больших усилий сохранять спокойствие. Поэтому голос ее звучал по-детски тонко:

- Может, это из-за того, что я не одна? Так он никогда ничего об этом не узнает.

- Мишенька? Да нет, что ты...

- Что за манера переделывать все имена на русский лад, смешно даже...

- Иногда нужно и посмеяться, Лидочка, больше смеха, больше шуток, чтобы жить дальше. Нет, конечно, это не из-за нашего дорогого Мишеньки... Ее взгляд топил меня в доброте. Вот что значит - настоящая ненависть. Напротив, Ален хочет, чтобы ты была счастлива, дорогая.

- Прекратите, Соня. И потом, откуда вы знаете? Он вам это сказал?

- Я его знаю. Я знаю своего сына.

- Ну конечно, сердце матери... Бред. Вы перегибаете, Соня. Уже все в курсе, какая вы замечательная.

Пожилая дама улыбалась, теребя свой жемчуг:

- Я не сержусь на тебя, дорогая. Я понимаю. Ты очень несчастлива.

- О да, мы здесь в храме всепрощения. Прощают Богу, прощают немцам, прощают русским, всем... Йом-кипур круглый год...

- Моей невестке не повезло, Мишель. Меня вернули Франции!

- ...Она не верит в Бога. Ей нечем жить. А вы? Я как-то не ожидал подобного вопроса: вот так, прямо в коридоре.

- Не знаю, что и сказать, Соня. Вы застали меня врасплох.

- Как, и вы тоже? Врасплох. Жаль. Я порылся в карманах. Мне казалось, там должно было что-то заваляться.

- Ничего, - заключил я.

- Вы пьяны, Мишенька. Мишенька. Меня опять признали.

- Знаете, я ирландец по происхождению. Так вот, есть такая гаэльская легенда, по которой Бог купил землю у дьявола и заплатил за нее тем, что было в наличии... что под руку попалось. Ха, ха, ха!