Казалось бы, лучший способ заработать на заводе – производить дефицитную продукцию. Но для этого имелась масса преград. Как отмечет экономист Дмитрий Травин, еще во времена перестройки выяснилось, что многие предприятия самостоятельно идти на рынок не желали, а хотели и дальше получать госзаказ. Зачем? Так вместе с заказом они получали от государства все ресурсы для его производства: не нужно самим все это добывать. Кроме того, «договорные цены» дозволялись только на определенные виды товаров: одежду, например. А хлеб будьте любезны в розницу не дороже 10 копеек. Соответственно, любой хлебозавод хотел получать от государства муку, масло, дрожжи, а не искать это все на полусвободном рынке втридорога.

Радикальный переход к рынку оказался невыгоден и директорам предприятий, которые получили возможность зарабатывать и без отрыва от госпоставок. Директор мог открыть у себя на заводе кооператив, продать ему продукцию по фиксированным ценам, а тот уже реализовывал по рыночным. Кооперативу можно было сдать в аренду собственные станки, на которых заводские же рабочие произведут какую-либо дефицитную продукцию, не входящую в заводской ассортимент. Кооперативу можно заказать какие-то услуги и заплатить за них. Все это давало возможность перекладывать деньги из государственного кармана в частный, не лишаясь государственных сосцов. Какой смысл от них отрываться, если прибыль предприятия все равно заберут: вместо стабильных налогов действовали постоянно меняющиеся нормативы ее распределения от 1 до 90 %.

Со временем цены стали полностью свободными, но привычка к государственным поставкам осталась. И не нужно забывать, что 40 % промышленной продукции СССР приходилось на военный сектор. Рабочий московской типографии в ходе приватизации получил бы ее акции – и это был какой-никакой капитал. А оборонные заводы акционированию не подлежали, равно как ясли, школы или больницы. Попытка приобщить их сотрудников к приватизации через ваучеры вышла неуклюжей. Параллельно исчезали с прилавков товары, которые предприятиям было невыгодно производить в условиях полусвободных цен. Государство включило печатный станок, цены понеслись вверх.

А что делать вчерашнему спортсмену или фарцовщику, который со своими пацанами скупил акции у работяг и стал собственником завода по производству бетонных плит? Главный рынок для его продукции – стройки, которые в условиях инфляции замерли. Плюс разорились его поставщики песка и цемента. А коллективу надо платить зарплату, государству – налоги.

В 1990-е годы собираемость налогов в стране была невысокой – попробуй, отследи сделки челнока или ресторатора? А завод – он весь на виду. К тому же инфляция била и по служилым сословиям, в частности, прокурорам и милиционерам, которые составляли и костяк фискальных служб. Инспектор официально зарабатывал за месяц на ящик пива. При этом он видел вчерашнего одноклассника, владеющего заводом, и скрипел зубами. А зачем скрипеть, если можно попытаться прижать – благо нарушений за любым предпринимателем водилось немало. А прослышав, как менты и фискалы доят выскочку, на завод зачастят пожарные, санэпидемстанция и множество других контролирующих структур, в изобилии сохранившихся после крушения плановой экономики. По аналогии с набегами кочевников на древнерусские княжества, их стали называть «печенегами».

И собственник задумается, как жить дальше. Если спроса на бетонные плиты нет и не предвидится, он для начала продаст весь металлолом. Потом уволит две трети персонала, а опустевшие помещения заводоуправления сдаст под офисы. Затем переведет на себя заводской санаторий у озера со всей землей. В цеха тоже можно пустить арендаторов, производящих какие-нибудь фейерверки. А когда пойдет денежка, купить себе место во власти, чтобы выстроить равноправные отношения с проверяющими.

В Восточной Европе траектория развития была иной. В Польше, как описывалось выше, шаг в капитализм оказался более решительным: за два года частными стали 90 % промышленных предприятий. Требовалось быстро сформировать институты, которые бы обеспечили легитимность собственности и рыночную конкуренцию, а заодно и не дать печенегам сделать производство делом хлопотным и невыгодным. У трансформируемой экономики закладной камень один и тот же – создать условия, при которых предприятия могли бы оттолкнуться от дна быстрее, чем у них развалятся стены. России это в целом не удалось во многом благодаря печенегам, которые лоббировали свои интересы лучше промышленников.

Бывший пожарный из Кондопоги рассказал, что коррупция среди его бывших коллег резко пошла вниз, когда службу лишили права внесудебного преследования. Это продолжалось всего около года: как в любой нормальной стране, пожарные инспекторы имели право выявлять нарушения и самостоятельно обращаться в суд, который решал вопрос о виновности фирмы. Ситуация для пожарных стала неприемлемой, зашевелились лоббисты в Москве, и все вернулось на старую колею: снова можно без суда закрыть фирму, арестовать счета, выгнать на улицу персонал, после чего разоренный предприниматель получал право обратиться в суд.

Та же 30-тысячная Кондопога – типичный моногород в Карелии. Градообразующее предприятие – целлюлозно-бумажный комбинат, процветавший в 1990-2000-е за счет производства газетной бумаги. Большинство федеральных газет, которые попадались тогда в руки россиянину, делались из кондопожской бумаги. В 2006 г. город прогремел на всю страну после волнений на национальной почве, в которые переросла банальная кабацкая драка. Понаехавшие тогда столичные журналисты с недоумением отмечали, что Кондопога мало похожа на отсталую провинцию. И дело не в том, что комбинат богат, – вон сколько в России прибыльных предприятий, коптящих небо в окружении трущоб. Почему-то здесь деньги не исчезали в офшорах, а завидным образом вкладывались в городскую инфраструктуру.

Глухой моногород в 50 км севернее Петрозаводска имел Ледовый дворец мирового уровня. Изящный Дворец искусств был отделан мрамором, его украшали фонтаны с подсветкой, а внутри установлен уникальный орган. И не водку с огурцами здесь вкушала номенклатура ЦБК – до 15 профессиональных концертов в месяц с приглашенными солистами Мариинского и Большого театров. В центре города, где при СССР выделялись только памятник Ленину да убитый кинотеатр, установлены фламандские поющие колокола – карильоны. Кучки людей собирались послушать малиновый звон каждые полчаса. Горожан радовали творческий центр и суперсовременный медицинский центр, лыжный комплекс и санаторий. В бассейн любой местный мог купить абонемент по коммунистическим ценам. А в Ледовом дворце работали бесплатные секции хоккея, можно было за копейки просто покататься на коньках. Вдумайтесь: 40(!) любительских футбольных клубов, по одному на 800 жителей.

И самое главное: все это не было оазисами в пустыне. Добротные дома, современные котельные, металлопластиковые трубы, которые редко лопались даже в северные холода. Пешеходные улицы замостили цветной плиткой, а когда хулиганы били фонари, новые лампочки появлялись за пару часов. Работу полусонной милиции дублировала частная охрана: машины стояли в центре города с включенными моторами и срывались на каждое сообщение о безобразиях. Кроме того, Кондопога могла похвастать продуманной соцзащитой для малоимущих, собственными рыбным и животноводческим комплексами, позволяющими не завозить продовольствие втридорога. И за всем этим не стояло ни преференций, ни институтов развития. Был только Федя».