Гольштейнское дворянство и горожане с нетерпением ожидали прибытия своего герцога, давно уже отсутствовавшего в Киле. Тем более что возвращался он не один, а с новобрачной, о которой население было наслышано. Всем хотелось поскорее увидеть герцогиню, которую как российскую цесаревну полагалось именовать ее императорским высочеством (к Карлу Фридриху надлежало обращаться «его королевское высочество»). Когда русский фрегат приближался к Килю, ему уже была подготовлена торжественная встреча. Очевидцы говорили, что все были поражены красотой Анны Петровны и ее умением держаться.

Она еще издали увидела родовой замок своего мужа, в котором ей отныне предстояло стать хозяйкой. Замок стоял на берегу Кильской гавани, почти у самого берега. На высоком фундаменте поднимались три этажа, увенчанные башенками с флюгерами-флажками. Одна из угловых башен возвышалась над другими, как бы приподнимая все это небольшое, но уютное здание. Справа от замка виднелся сад. К прибытию цесаревны готовились заранее. В самом замке провели необходимые внутренние работы, оборудовали покои для Анны Петровны и ее фрейлин. К замку дополнительно пристроили новый флигель. Таким или приблизительно таким увидела кильский замок супруга Карла Фридриха — к сожалению, в годы Второй мировой войны здание было разрушено, и лишь чудом сохранившиеся с тыльной его стороны служебные корпуса и остатки замкового сада да описания и старые изображения дают возможность представить себе места, где родился и провел первые 14 лет будущий Петр III.

Его рождение отмечали в Киле пышно, увеселения чередовались с потешными фейерверками и иллюминацией. Но, казалось, тогда же появились зловещие для новорожденного предзнаменования. Однажды, во время запуска фейерверка, загорелся пороховой ящик, несколько человек было убито, имелись и раненые. Это произвело дурное впечатление на собравшийся народ. Несчастье не заставило себя долго ждать. Желая полюбоваться на празднество, едва оправившаяся от родов Анна Петровна встала с постели и подошла к окну. И открыла его. В комнату ворвался сырой и холодный ветер. Фрейлины стали упрашивать молодую герцогиню поберечь себя, закрыть окно. Но Анна Петровна громко рассмеялась и сказала: «Мы, русские, не так изнежены, как вы, и не знаем ничего подобного» [197, с. 68]. Бравада эта обошлась ей дорого: простудившись и заболев горячкой, 4 мая Анна Петровна скончалась.

Карл Фридрих был безутешен. В честь своей так рано и нелепо ушедшей из жизни супруги он учредил гольштейнский кавалерский орден Святой Анны в виде звезды на бледно-пунцовой ленте с желтой каемкой, на обратной стороне ордена было начертано имя Анны Петровны. Ее тело было забальзамировано и летом отправлено, согласно желанию покойной, в Россию на том же корабле, на котором она прибыла в Киль. Старшая дочь Петра Великого была погребена 12 ноября в соборе Петропавловской крепости, неподалеку от могилы отца. Двор Петра II в то время пребывал в Москве…

С первых же дней судьба не баловала маленького Карла Петера. Он рос в провинциальной обстановке крохотного северогерманского герцогства, часть земель которого располагалась чересполосно с соседними датскими владениями. И все помыслы герцога были направлены на возвращение своих наследственных областей. Тем более что и Петр I, и Екатерина I обещали ему содействие в этих планах. После смерти Петра II и вступления в 1730 году на престол Анны Ивановны этим надеждам, казалось, пришел конец. Новая императрица стремилась не только лишить прав на наследие свою двоюродную сестру Елизавету, но и закрепить престол за своей, «ивановской», а не «петровской» линией. Поэтому росший в Киле внук Петра I был потенциальной угрозой для династических планов бездетной императрицы Анны. Она называла Карла Петера «маленьким чертенком» и с ненавистью повторяла: «Чертушка в Голштинии еще живет» [ПО, с. 271; 197, с. 72]. Не беремся утверждать, какую судьбу могла бы уготовить ему Анна, но Штелин определенно считал, что она желала бы любым способом от него избавиться.

Еще в 1732 году совместным демаршем русского и австрийского правительств при согласии Дании герцогу Карлу Фридриху было предложено отказаться за огромный выкуп (один миллион ефимков) от прав на Шлезвиг [199, с. 18].

Карл Фридрих предложение категорически отверг. Я, говорил он, ничего не могу отнимать у своего несовершеннолетнего сына. Дело окончилось ничем, но отслеживать ситуацию в Гольштейне Анна Ивановна не прекратила. В конце 1730-х годов, по-видимому сразу же после смерти герцога, по ее повелению в Киле внезапно появился российский посланник в Дании граф А. П. Бестужев-Рюмин. На глазах у перепуганных придворных он самовольно изъял из герцогского архива какие-то «важнейшие грамоты». Скорее всего, документы Петра I и Екатерины I, касавшиеся династических прав наследников Анны Петровны и ее мужа на российский престол, а также связанные со шлезвигской проблемой.

Несмотря на бесперспективность своих претензий, Карл Фридрих возлагал надежды на подраставшего сына. «Этот молодец отомстит за нас», — нередко говаривал он, хотя как раз «молодцом»-то его сын и не был. Родившись крепким, Карл Петер в детстве часто болел. Несмотря на это, внушая ему идею реванша, отец сызмальства стал воспитывать сына по-военному, на прусский лад. Есть основания думать, что Карл Фридрих, смотревший на сына как на будущего «мстителя», приучал его к солдатской службе.

И Екатерина, и Дашкова в своих мемуарах рассказывают примерно одну и ту же историю, слышанную ими в разное время от Петра Федоровича, Екатерина — в конце 1750-х годов, когда он был великим князем, Дашкова — весной 1762 года, когда он стал императором. Но если Екатерина услышала это в неофициальной обстановке, то Дашкова, как она уверяет, — во время официального обеда, в присутствии австрийского и прусского послов. Смысл услышанного ими заключался в следующем. Будто бы еще при жизни отца, в Киле, Петру Федоровичу было поручено изгнать из города то ли египтян (Екатерина), то ли богемцев (Дашкова). Взяв эскадрон гусар, маленький герцог якобы мгновенно очистил от них Киль. И Екатерина, и Дашкова, высмеивая Петра, доказывали невозможность происшествия, поскольку тот был еще ребенком. По словам Екатерины, великий князь страшно рассердился на нее и обвинил в желании выставить его в глазах публики лгуном. На сходное, но более деликатно выраженное возражение Дашковой император будто бы заметил: «Вы маленькая дурочка и всегда со мной спорите» [86, с. 149; 74, с. 23–24]. Эпизод этот позднее воспроизводился и в научной, и в художественной литературе как свидетельство чуть ли не слабоумия Петра Федоровича. Скорее, это было одной из характерных для него эскапад, обретающих в свете недавних находок видного немецкого этнографа К. Д. Сиверса историческую основу.

Дело в том, что цыгане давно уже стали большой проблемой для многих европейских государств. Свободный образ жизни, резко отличавшийся от местных норм поведения, занятия не только мелкой торговлей и ремеслом, но также воровством, мошенничеством и, что само по себе считалось делом греховным, гаданием — все это породило отрицательный образ цыган как безбожников, еретиков и даже орудия сатаны. Такие настроения существовали и в Гольштейне. Разделял их и Карл Фридрих. Именно об этом свидетельствовали документы, выявленные Сиверсом в Шлезвиг-Голынтейнском земельном архиве. Это, во-первых, письмо герцога на имя Э. И. Вестфалена, с 1736 года его придворного канцлера. Среди мер борьбы с цыганами в письме названы такие, как отрезание пальцев и ушей, колесование, клеймение железом, сожжение заживо и др. Во-вторых, это 12 собственноручных рисунков Карла Фридриха, на которых применение подобных мер наказания изображено. Они, по словам Сиверса, «выглядят отталкивающими, если не сказать — извращенными» [233, с. 172]. Вполне вероятно, что на карательные рейды против цыган Карл Фридрих брал с собой сына. Во всяком случае, хронологически это подтверждается другими фактами.